Дальняя командировка

Незнанский Фридрих Евсеевич

«А у них тут совсем не так уж и плохо, как могло бы оказаться», — подумал Затырин, входя следом за Люд­милой в узкую угловую комнату со стоящими там дива-, ном, стандартным письменным столом и парой стульев.

Между тем девица, поставив принесенное питье и закуску почему-то на подоконник, задернула занавеску, потом подошла к двери и заперла ее на ключ изнутри и только тогда обернулась к подполковнику.

Глаза ее призывно смеялись, одной рукой она как бы нечаянно расстегнула верхнюю пуговичку на форменной рубашке. И тогда он протянул к ней руки, а она медленно вплыла в их жесткий круг. Последовал долгий, затяжной поцелуй — рот у нее был сильный и влажный. При этом крепкое

тело Людмилы прижималось, ерзая по нему, и подполковник, которому было не очень удобно целовать­ся, поскольку он был выше девицы и стоял согнувшись, вдруг сообразил, для чего она оставила стол свободным.

Оторвавшись от ее губ и увидев полуприкрытые гла­за, он заботливо снял со своих плеч ее полные, мягкие руки, развернул девицу спиной к себе и вздернул наверх ее юбчонку. Ткань затрещала, но рывок выдержала. Ос­вободить пухлые ягодицы от прочего белья было делом секунды. Люська, напрягшись, уже самостоятельно по­валилась грудью ла стол и ухватилась обеими руками за его края…

Ну конечно же знал подполковник, чем вчера зани­мались его люди в СИЗО, «допрашивая» женщин. Себе он такого, разумеется, позволить не мог. Но распален­ное воображение рисовало картины, от которых у него начинало сильно стучать сердце и к горлу даже подкаты­вала легкая тошнота, которая бывает при долгой, мер­ной качке на воде. Возможно, поэтому с такой созрев­шей готовностью и с таким жаром накинулся он на это податливое и одновременно упругое женское тело, буд­то сто лет был лишен того, чем занимался сейчас.

Она кричала, вернее, с огромным трудом пыталась гасить свои вопли в пригоршне, прижатой ко рту. А под­полковник, всем существом ощущая свое превосходство, с животной страстью словно мстил тем, до кого — по раз­ным причинам — не доходили его руки. И одной из та­ких причин, кстати, было его желание не подвергать рис­ку свою карьеру — погоны полковника, обещанные ему генералом Седлецким, так и стояли перед глазами. Но сейчас-то никакие карьерные соображения не мешали ему освобождать свой организм от переполнявших его эмоций, а Люська, страстно дергаясь всем телом и под­вывая от жгучего нетерпения, активно помогала ему в этом…

Потом они отвалились друг от друга и, с наслажде­нием выпив по полстакана водки, растроганно потерлись друг о друга. Люська, горя новым нетерпением, достала из тумбочки стола относительно свежую простыню, ра­зостлала на диване и, страстно охнув, повалилась на­взничь, забросив одну полную ногу на его спинку и све­сив другую до полу. Уж такого открывшегося перед ним натюрморта не смог выдержать подполковник — с утроб­ным рыком бросился он на Люську, словно на пышную и упругую перину, теряя себя в бешеном темпе и ощущая, как его стремительно затягивает в водоворот бездонного омута.

Они отдыхали в очередной раз, прерывисто дыша, когда в дверь легонько постучали.

— Сию минуту, — совершенно свежим голосом, в ко­тором не чувствовалось ни малейшего утомления, отве­тила Люська и, повернув голову, посмотрела на Затырина, который загнанно дышал. — Слушай, надо вставать, — сказала она, потрепав влажными пальцами его по голо­ве. — Что, еще хочешь? Ну ты даешь!.. Ладно, не возра­жаю, но только попозже… Там, видно, уже за тобой…

Майор Сенькин действительно закончил необходи­мую работу и, сам испытывая постоянную слабость к кипучим талантам Люськи, подумал, что подполковни­ку пора бы подсказать, что надо завязывать, а то ведь так и потерять можно помощницу, всегда вполне доброже­лательно относящуюся к фантазиям своего начальника. Майор, зная свои физические достоинства и недостат­ки, естественно, не мог ставить себя на одну ступеньку с Павлом Петровичем. Да потом, он же видел, как жгуче заблестели

глаза начальника при виде неотразимых Люськиных форм. Но ведь любое гостеприимство тоже долж­но иметь свои пределы. А то, не ровен час, еще и заберет ее к себе подполковник, а это уж ни в какие ворота…

Затырин вышел из комнаты отдыха явно утомленный, но и определенно озабоченный проблемами, которые и привели его в Заводской район. Люська из-за его спины нахально ухмылялась, поглядывая на своего шефа, и с показным облегчением оглаживала на себе юбку, у кото­рой разрез сбоку явно увеличился. Вот же стервоза, без­злобно, впрочем, усмехнулся майор.

И еще он подумал, что надо будет ее строго предуп­редить, чтоб она не допускала впредь такие вот вольно­сти — зашила бы слишком нахальный разрез на юбке, из которого так и норовит вылезти наружу чуть ли не поло­вина ляжки, а это в свою очередь обязательно вызовет у посторонних посетителей непристойные мысли. Здесь все-таки серьезное учреждение, милиция, а не… черт знает что…

Они снова засели в кабинете, чтобы, имея в руках конкретные материалы, обсудить и утвердить дальней­ший план действий. Майору показалось, что подполков­ник слушает его аргументы не слишком внимательно, возможно, его мысли еще оставались там, в комнате от­дыха. И это ему не нравилось. Посему он особенно ста­рательно пытался сосредоточить внимание начальника РУВД на проблемах, которых, по большому счету, у него, участкового, в общем, не было, но именно в его подаче они могли бы оказаться значительными — иначе какой же ты работник, если у тебя на участке не наблюдается серьезных проблем? Грош цена такому работнику…

Обычно по вечерам в единственном здесь, в районе, бывшем клубе «Химволокна», а ныне в частном игорно- развлекательном заведении, принадлежащем, как и не­сколько мелких точек игровых автоматов, Самвелу Манасяну, выходцу из Армении, собирается на дискотеку молодежь. Самвел платил щедрую дань Прапорщику — тот знал, что армянин наряду со своим мелким бизнесом приторговывал и травкой, и не трогал его. Именно здесь одним хапком и можно было бы взять всех тех, кого май­ор искренно считал своими личными врагами. Вот так увлеченно внедрял Сенькин в сознание начальника свою мысль, стараясь отвлечь его рассеянное внимание от сво­ей слишком уж, видно, старательной сотрудницы.

— Собираются, говоришь? — переспросил подпол­ковник. — Ну что ж, будем иметь в виду. А когда собира­ются? В котором часу?

— Обычно от восьми до десяти вечера, — неосторож­но ответил майор и понял, что совершил глупость.

— Ну так, значит, у нас с тобой, Федот Егорыч, еще имеется уйма полезного времени! Чтоб дело прошло на­верняка, я к восьми вызову сюда мой ОМОН, а до тех пор, надеюсь, ты не станешь возражать, если я еще не­много пообщаюсь с твоей сотрудницей?

Он пронзительным взглядом уставился на майора, и тот смешался, будто начальник уличил его во вранье, захмыкал, закашлялся, словно бы прочищая горло, и отве­тил наконец, что в принципе возражений-то у него нет, если у нее, у Людмилы, в свою очередь тоже неотложных дел не имеется. Но подполковник со снисходительным пониманием похлопал подчиненного по плечу и сказал:

— Так, а если б и были, ты ж ведь, я полагаю, не ста­нешь возражать, если она их ненадолго отложит, а? Вот и ладушки, договорились. Значит, я сейчас звоню и став­лю в известность ОМОН о времени начала зачистки, а затем удаляюсь в твой уютный кабинетик. Устал за пос­ледние дни что-то… А ты сам подскажи ей, чтоб подо­шла потом, я ж не могу распоряжаться твоими сотруд­ницами, верно, Егорыч? — Он со снисходительной фа­мильярностью толкнул того в плечо и засмеялся, весьма довольный своей находчивостью.