Дальше фронта
Шрифт:
Что интересно, в полубашенке, венчающей фасад, светились два узких окна.
– Это – что? – осведомился Ляхов, указывая на окна стволом автомата.
Как известно, предметы материальной культуры в боковом времени сохраняли все свои свойства и качества, а вот ни электроэнергия из главной реальности не поступала, ни проводная связь не работала. Радиоволны тоже межвременной барьер преодолеть не могли. Во время прошлого посещения Ляхов с друзьями спасались тем, что на всех военных базах, где они останавливались, имелись
– Здесь тоже есть генератор. Когда готовились к войне, я опасался, что она может затянуться, и с электричеством будут проблемы. Велел закупить и установить на всех наших объектах. Маленький движок, пятикиловаттный всего, зато и горючего потребляет мало.
Ляхову показалось, что он слышит легкое, похожее на автомобильное, гудение.
– И кто же это пользуется? – произнес Вадим как бы в пространство. У него мелькнула мысль, что здесь помещается база Шлимана, с которым Розенцвейг успел наладить контакт помимо своих российских коллег. А что, с них станется. Отчего не договориться двум евреям за спиной гоя?
– А вот и посмотрим…
Массивная, резная, тоже под готику дверь была прикрыта, но не заперта.
Розенцвейг с Адлером впереди, Вадим, с автоматом наперевес, просто на всякий случай – сзади, стали подниматься по застеленной ковровой дорожкой деревянной лестнице, освещенной тускло светящими бра.
Спутники шли так спокойно и уверенно, что Ляхов предположил было, будто ждет наверху кто-то из нормальных людей. Просто направил Львович кого-то из своих в разведку, не поставив о том в известность партнера.
И еще одна мелькнувшая мысль, точнее – ощущение. Будто Розенцвейг – сам уже некробионт. Но это совершеннейшая ерунда, просто у Вадима в голове чересчур все перепуталось. Сдвиг фазы. Подсознательная цепочка силлогизмов: Львович у себя дома – он идет к некробионтам и не боится – а чего ему бояться, он сам такой. Момент логического сбоя ясен, но только после осмысления, а так ощущение было не из приятных.
Войдя, Ляхов мгновенно охватил взглядом помещение, оценивая обстановку, готовый к любому повороту событий.
Большая шестиугольная комната, переднюю стену заменяет сплошной трапециевидный эркер, на боковых стенах – высокие стрельчатые окна, и натуральный, обложенный грубо тесанным гранитом камин на глухой торцовой, справа от двери. Не горит. Темные деревянные панели на высоту человеческого роста. Тяжелая, грубая мебель, на полу ковры. За окнами еще светло, а здесь уже сгустился полумрак. Неярко светит настольная лампа. В круге света выделяются толстая книга и руки читающего ее человека. Остальная фигура кажется почти сливающимся с фоном уплотнением мрака, детали едва различимы.
Ляхов забросил ремень автомата на плечо, держа его по-прежнему стволом вперед, прислонился спиной к стене между дверью и камином. Сейчас не его ход, он пока только
– Здравствуй, Борух, – негромко произнес Розенцвейг, сделав два шага вперед, но стараясь держаться так, чтобы массивный письменный стол служил надежным барьером между ними. Адлер, скользнув влево, тоже занял позицию, позволяющую держать обстановку под контролем.
«Опасаются ребята, хоть и все свои».
– Здравствуй, Гирш. Не обманул меня, спасибо. За книгу – тоже. Читаю второй день. Совсем иначе воспринимается, чем… раньше. Да ты садись, не бойся. Я в порядке. А это кто с тобой? Тебя, кажется, я раньше видел, – указал он пальцем на Адлера. – Тебя – нет. – Палец переместился в направлении Ляхова.
– Наш друг из России, – выделенное интонацией, «наш друг» прозвучало не просто констатацией, а именно вроде пароля. Как надпись на рукоятке подаренного Розенцвейгом пистолета. – Полковник Ляхов…
– А-а, как же. Помню. Праведник перед Богом. С него, как я понимаю, все и началось. Я не в обиде. Не знаю, что будет дальше, а смерть вы мне облегчили. После разговора с тобой я испытывал уже не страх и горечь, а нетерпение и любопытство. Совсем разные вещи, согласитесь. – Речь незнакомца звучала монотонно, будто синтезированная. Немного похоже на манеру Шлимана вскоре после знакомства. Потом он научился выражаться естественнее.
– Знакомьтесь, генерал Залкинд, Борух, можно – Борис Михайлович, – это относилось исключительно к Ляхову, потому что Адлер, само собой, не мог не знать старика.
Вадима густеющий полумрак раздражал, и он, не спрашивая разрешения (а чего ради?), повернул фарфоровую головку выключателя. Впрочем, это только в русском языке – «выключатель», на всех остальных языках, в том числе и на идиш, – «включатель». Интересная семантика.
Что за посторонняя ерунда все время лезет в голову?
Яркий свет люстры подтвердил, что генерал Залкинд в самом деле старик, причем глубокий. И в то же время выглядел он удивительно хорошо. Как бывает с нормальными покойниками. Перед смертью – смотреть тяжело, а в гробу вдруг на короткие часы будто вдруг «молодеет», разглаживаются морщины, исчезает печать болезни и страдания. Так и тут.
Это же про себя отметил и Розенцвейг.
Значит, подумал Вадим, Григорий Львович-таки сделал то, о чем едва ли не в шутку они говорили на катере. Начал формировать свою «пятую колонну». Ну-ну.
Он закинул автомат за спину, но на предохранитель не поставил. Мало ли? И «Дезерт» в расстегнутой кобуре на левом боку придавал уверенности. Вадим сел в кресло наискось от Залкинда, с видом как можно более безразличным. И не такое, мол, видали.
А генерал, соскучившись по общению, излагал свою историю. Недолгую, впрочем.