Дама пик
Шрифт:
Ну, конечно, его только это и интересовало.
– Продолжай, – поторопил Фурнье. – Мы пока в самом начале. Итак, ты берешь сделанные копии и поднимаешься наверх. Никуда не заходя?
– Нет, прямо к ней.
– Как тебе кажется, за сколько ты мог дойти до ее кабинета?
– За две-три минуты, наверное.
– Значит, если прибавить время на копирование, у нас получается самое позднее пять или шесть минут девятого.
– Может быть, – согласился Мартен. – Я не смотрел на часы.
– Она уже была в коридоре?
– Да, запирала дверь.
– Она только это делала?
– Да. Она меня не сразу заметила.
– А больше она ничего не делала?
Мартен задумался. Что еще она могла делать? Где тут ловушка?
– Нет, ничего. Потом она меня увидела, и мы поздоровались.
– Не стыкуется.
– Как это, не стыкуется?
– В восемь одиннадцать она отправила эсэмэску. Сообщила, что придет на свидание. А это значит, что она держала в руках мобильник.
Мартен постарался вспомнить. Возможно,
– Не понимаю, какое значение может иметь эта деталь, – пожал он плечами. – Наверное, я пришел в восемь двенадцать и она успела спрятать телефон.
– Если ты закончил копировать документы в восемь, причем, заметь, я определяю время с запасом, получается, что ты шел до ее кабинета двенадцать минут. Думаешь, это реально?
– Не знаю, – ответил Мартен. – Мне неизвестно, совпадает ли время на копировальном аппарате со временем мобильника.
– Совпадает. Мы проверяли. Мы повторили все твои действия, включая работу на копировальном аппарате. Все вместе у нас заняло пять с половиной минут. Теоретически ты должен был подойти к ее кабинету ровно в восемь. Получается одиннадцатиминутный зазор, который я не могу объяснить, если ты говоришь, что не видел, как она воспользовалась телефоном.
– Я тоже не могу, – согласился Мартен.
– Разве что… – начал Фурнье.
– Разве что что?
– Давай представим на минуту, что ее избил ты. Это продолжается несколько минут. Восемь, десять… Включая момент паники, а потом время, чтобы уничтожить следы. А потом ты берешь ее мобильник и набираешь сообщение, перед тем как уйти. Типа алиби.
– Очень остроумно, – заметил Мартен. – А что было в этом сообщении?
– Не имеет значения, – парировал Фурнье.
– Но тогда я должен был знать, что кому сказать. И какая мне выгода от этого? Все, что я получаю, – это возможность ответить на твои вопросы и правдоподобно объяснить десятиминутное расхождение.
– Одиннадцатиминутное.
– Согласен, одиннадцатиминутное. Не слишком-то я хитер, тебе не кажется?
Мартен не смог отказать себе в удовольствии подпустить сарказма. И сразу же пожалел об этом.
– Есть гораздо более простое объяснение, – добавил он.
– Тогда поделись, – попросил Фурнье. – Единственное мое желание – поверить тебе.
Четверг, середина дня
Она осторожно выщипывала брови перед зеркалом в ванной, безо всякого снисхождения рассматривая ненакрашенное лицо. Она очень красива, но сколько это еще продлится? Она уставилась черными глазами в свое отражение и снова погрузилась в прошлое.
Четверг, первое мая 1986 года, утро
Восемнадцатью годами раньше.
Ей шестнадцать лет.
В свои шестнадцать она так красива, что сердца всех работников на ранчо при виде ее сжимаются. Так красива, что с любым из них – кроме одного – она могла бы сделать все, что захочет.
Ей шестнадцать лет, и она точно знает, как будет действовать, когда обретет свободу. Все этапы ее плана постепенно осуществятся, она не потерпит ни малейшего сбоя. На ближайшие годы все просчитано. И однажды, всего через несколько лет, когда она станет свободной, планы ей больше не понадобятся. Она будет жить, как подскажет воображение, не позволяя ни к чему принуждать себя. Свободная навечно. Ее план созрел уже давно, но выполнять его раньше не имело смысла. Она бы не имела права распоряжаться собой, и все могло обернуться еще хуже. Она ждала и терпела. И сумела дождаться. А теперь пришла пора действовать.
Она столько раз репетировала свои жесты, что теперь выполняет их автоматически.
Взять свиной жир. Размять его и скатать маленький шарик. Положить внутрь красный порошок, проследив, чтобы ни одна крупинка не оказалась на поверхности. Самый надежный способ – завернуть хорошо размятый шарик в полусантиметровый слой чистого свиного жира. Толщина этого слоя имеет решающее значение. Малейшая ошибка может навсегда изменить ее будущее. И даже вообще лишить ее любого будущего. Положить шарик в холодильник на полчаса. Запрячь Ромена, черного жеребца. Вывести его из стойла и подвести к дому.
Он ждет, с кнутом в руках, постукивая им по ноге, карауля малейшую ее ошибку. Она, конечно, должна улыбаться, но главное, чтобы сегодняшняя улыбка была точной копией всех прошлых: ни за что на свете он не должен заметить разницы. Он способен обовсем догадаться, все понять. Жизненно важно, чтобы все – абсолютно все – было таким, как всегда, и соответствовало его требованиям. Она отработала сцену до мелочей.
Он спускается с трех широких ступеней крыльца, отодвигает ее в сторону нетерпеливой рукой и быстро проверяет состояние конской шкуры.
Ни слова не говоря, ставит левую ногу в сапоге в стремя и усаживается на спину животного.
У нее нет часов, но она научилась отсчитывать время в уме с точностью швейцарского часового
При 37,5–38 градусах (ректальная температура лошади) внешний слой шарика тает за время от семи минут до семи минут пятнадцати секунд. Следовательно, она должна отсчитать 420–435 секунд, и когда этот обратный отсчет закончится, красный перец попадет на слизистую кишечника.
Отец удаляется по пыльному двору, но игра еще не выиграна.
Достаточно, чтобы его окликнул бригадир, или ему вдруг пришло в голову наказать ее за воображаемую ошибку, или чтобы Ромен уперся и отказался покидать двор, или…
Слишком медленные секунды продолжают отсчитываться в ее голове. Сто двенадцать, сто тринадцать… Жеребец уже на середине двора. Мужчина и конь всегда движутся по одному и тому же маршруту. Прогулка бывает долгой. И самый опасный участок находится в ее начале. Они должны проехать вдоль длинного оврага глубиной семьдесят метров через триста секунд после того, как покинут поместье.
Она идет за ними. На мгновение ей кажется, будто лошадь замедлила шаг перед выездом за ворота. Сердце пускается вскачь.
Жеребец останавливается. Поворачивается. Отец что-то забыл. Или передумал. Он надругается над ней до прогулки. Такое уже случалось.
Его мрачный взгляд впивается в ее глаза. Сто восемьдесят секунд уже прошло. На карту поставлена вся ее жизнь, а время неминуемо тает. Все кончено. Она проиграла. Поток отчаяния затопляет ее.
Но вдруг она чувствует, что он колеблется. Он не возвращается к ней. У нее еще есть шанс, совсем малюсенький шансик. Обрамленный воротами огромный силуэт всадника и коня, слившихся в одно целое, кажется ей просто темным пятном. Глаза жжет. Еще пара секунд – и она откажется от всех своих намерений и завопит, чтобы он вернулся и прикончил ее. Ну уж нет, пока он не повернул обратно, крохотная надежда еще остается. Он смотрит на нее оттуда, издалека, не сводит с нее глаз. Возможно, что-то почуял? Она должна действовать, ее неподвижность покажется подозрительной. Все решится в ближайшие секунды. Правильно повести себя. Быстро! Она должна… Сердце готово выскочить из груди, ноги не держат. Она заставляет себя стоять, выпрямившись и не шевелясь, под палящим солнцем. Неужели он не замечает, что ее шатает и она вот-вот упадет?! Может, этого он и ждет?
Он не двигается с места.
Она улыбается. Наклоняет голову, улыбка делается еще шире. Приглашает. Против света она плохо его различает и потому скорее чувствует, чем видит, как он нахмурил брови. Она перестаралась. Проявила излишнее раболепие. Теперь он ее накажет. Вернется, и все будет кончено… Или все-таки… Она чувствует, нет, знает, о чем он думает. Ее приглашающая улыбка – словно приказ вернуться. Он не может подчиниться… Он снова колеблется… Весы судьбы качнулись. Время остановилось. Жизнь. Смерть. Для него? Для нее?
Он натягивает правую вожжу. Жеребец с недовольным ржанием разворачивается. Она осознает, что перестала дышать с того момента, как он остановился. Сколько времени ушло на его колебания? Не слишком ли уже поздно?
Мужчина на лошади исчезает из ее поля зрения через двадцать секунд. Она терпеливо ждет еще пять бесконечных секунд. Их не видно. Еще все возможно. Она бросается бежать.
Четверг, середина дня. 2004 год
Она встрепенулась. Все кончено. Прошло восемнадцать лет. Ничего из ее планов не осуществилось. Пусть она и выжила. Словно Сизифу, ей все время приходилось заново браться за работу. Отдыха не будет никогда. Такой оказалась цена свободы.
Мобильный телефон на бортике раковины завибрировал. Она отвлеклась от своего занятия и посмотрела, кто звонит. Увидев, тут же нажала на кнопку.
– Ты не забыла о сегодняшнем вечере?
– Ты же знаешь, что я никогда ничего не забываю, дорогой.
– Что ты делала сегодня ночью?
Она на мгновение задумалась, пытаясь понять, что он имеет в виду, и сердце забилось быстрее. Потом вспомнила.
– Если ты задаешь вопрос, значит, сам все прекрасно знаешь. Зачем тогда спрашивать?
– Не знаю, наяву это было или же приснилось?
– Сон был приятным?
Он засмеялся:
– Более чем. То есть ты не признаешься, правда это или сон?
– Если ты не помнишь, значит, было не так уж хорошо.
– Постараюсь вернуться пораньше – продолжим разговор.
– Хорошая мысль.
– Будет не просто – собрание еще не закончилось. Но сделаю все возможное.
Как всегда, она ждала, чтобы он первым выключил телефон. Сегодня вечером она увидит председателя. Пора принимать решение. Власть, которой обладает этот человек, может очень пригодиться.
По убийствам, которые она совершила, наверняка заведено дело. Или дела? Что известно полицейским? Установили ли они связь между преступлениями, несмотря на ее предосторожности? Судя по прессе, этого не произошло, но полицейские не всем делятся с журналистами. Возможно, ей грозит гораздо более серьезная опасность, чем она предполагает.