Дама полусвета (Душа так просится к тебе)
Шрифт:
Пока Софья задыхалась от возмущения, не в силах вымолвить ни слова, Мартемьянов деловито объяснил ей, что Черменского она ждет напрасно.
— У Владимира Дмитрича, вишь ли, батюшка помер, имение огромное без пригляду осталось, не до тебя ему нынче. Да и невесту он теперь может подоходнее взять, за тобой-то приданого — вошь на аркане да дыра в кармане… Так поедешь со мной, Софья Николавна?
Разумеется, Софья отказалась, молясь лишь об одном — чтобы Мартемьянов выпустил ее из гостиницы живой и невредимой. К удивлению девушки, так и случилось: Федор пальцем к ней не прикоснулся и, прощаясь, сказал, что еще несколько дней будет ждать ее решения. Ничего на это не ответив, Софья со всех ног помчалась
Маша, увидев заплаканную, перепуганную насмерть подругу, даже глазом не моргнула. Спокойно, не смущаясь, Мерцалова поведала Софье о том, что хорошо знакома с Черменским, так как весь прошлый сезон была его любовницей, что оба играли в костромском театре, что Владимир бросил ее, внезапно исчезнув из Костромы, а несколько месяцев назад они случайно встретились в калужской гостинице и провели вместе ночь. Наутро Черменский исчез не простившись, а Мерцалова через некоторое время обнаружила себя беременной.
— Кстати, тебе на днях письмо пришло от него. Не хотела тебе показывать, чтоб не расстраивать, но уж теперь-то что… на, читай. — Маша протянула ей смятый листок. Софья взяла его дрожащими пальцами и не сразу смогла прочесть: строки, написанные знакомым милым почерком, прыгали и расплывались перед глазами.
«Прости меня. В случившемся виноват лишь я один. Не буду писать об обстоятельствах, вынуждающих меня не видеться с тобой, но поверь, они имеются. Лучше нам не встречаться более, наши отношения не могут иметь никакой будущности. Ты прекрасная женщина и актриса, я уверен, ты будешь счастлива с более достойным человеком. Прости. Прощай. Владимир Черменский».
Дочитав письмо, Софья еще смогла спросить у Марьи:
— Зачем же ты меня к Мартемьянову отправила? Я ничего плохого тебе не сделала, Маша, за что?!
— А за деньги, милая, за деньги, — спокойно и жестко ответила Мерцалова. — Он мне за это тысячный билет дал. Я ведь без ангажемента, без копейки и с брюхом, а у меня еще сын есть, на воспитании. Жить-то надо?
— Бог тебе судья, — сказала Софья, уже выходя. И через час отправила записку Мартемьянову, соглашаясь на его предложение. Все равно прыгнуть в реку во второй раз она уже не смогла бы.
Права Анна… в крови у них, Грешневых, эти помрачения рассудка. Что с ней было тогда, как не помрачение? Позже Софья спрашивала у верной девки:
— Марфа, что ж ты не отговорила, не удержала меня? Взяла бы повисла на шее: не пущу и все!
— Свое разумение имеем, — слышалась в ответ мрачная отповедь. — Понимаем небось когда на господах висеть можно, когда нет. Попробуй я тогда только рот открыть, вы бы меня ни на миг не послушали и одна бы уехали, а куда ж я вас одну пущу?
Итак, доблестная Марфа, собрав пожитки, отправилась вместе со своей барышней.
Мартемьянов увез Софью за границу, и целых полгода она жила попеременно в Австрии, Франции и Италии. Постепенно молодая женщина привыкла к своему покровителю, панический страх ушел, она поняла, что Федор на самом деле влюблен и, похоже, впервые, что он пытается доставить ей удовольствие, выполняя любые ее желания. К искреннему огорчению Мартемьянова, желаний у Софьи было мало. С детства привыкнув к тому, что у них с младшей сестрой одно приличное платье и пара ботинок на двоих, она не интересовалась дорогой одеждой, не видела смысла в приобретении драгоценностей. Единственное, что доставляло ей радость — занятия пением. Все три сестры Грешневы были музыкальны, обладали хорошими голосами. Софья, научившись играть на фортепьяно, пела вслед за Анной оперные арии: старшая сестра не пропускала в московских театрах ни одной премьеры.
В Неаполе Софья попала в вокальную школу госпожи Росси, бывшей к тому же хозяйкой частного оперного театра, брала уроки бельканто, пела на сцене и
Снег за окном повалил стеной. Глядя в эту серую непроглядную пелену, Софья вспомнила тот резкий, почти болезненный всплеск счастья, когда Мартемьянов объявил, что выкупил для любовницы Грешневку. Грешневку — милое родное имение, которое ушло по закладным за долги. Казалось, Грешневка была потеряна навсегда, Софья старалась поменьше вспоминать об утраченном родовом гнезде, понимая, что вернуть его нельзя… Кто бы мог подумать, что Федору придет в голову сделать ей такой подарок?.. Софья вытерла внезапно набежавшие слезы. С горечью подумала: как, однако, шутит судьба… Вечером того же дня, счастливая, полная самых радужных планов, желая еще раз убедиться в том, что она, Софья, теперь вновь полноправная хозяйка своего имения, она полезла в бумаги Федора за купчей на Грешневку… и нашла там письма Черменского. Шесть писем, которых Софья в глаза не видела, которых так отчаянно ждала минувшей весной, которые все до единого оказались перехвачены Мерцаловой и проданы ею же Мартемьянову. Послания эти, как то, самое первое, были переполнены любовью, и лишь в последнем Владимир, не понимая, почему Софья не отвечает ему, извинялся за собственное нахальство и обещал более не писать до тех пор, пока не получит хоть какого-нибудь ответа.
Она до сих пор не понимала, почему не умерла тогда, сидя на полу неаполитанской гостиницы и читая нежные, так поздно дошедшие до нее письма: казалось, что сердце разорвано пополам. Может, и умерла бы… если б в этот вечер не должна была состояться премьера «Травиаты» в оперном театре, где Софью неожиданно попросили заменить актрису, исполнявшую партию Виолетты Валери.
Она спела Виолетту, вызвав бешеную овацию неаполитанцев; спела, находясь в странном полуобморочном состоянии, почти не видя ни сцены, ни партнеров, не слыша собственного голоса, не понимая, отчего так неистовствует, аплодируя, зал. Ее вызывали без конца, но Софья, едва переодевшись, сбежала из театра через окно своей уборной и на следующий же день в сопровождении Мартемьянова покинула Италию.
Федор ни от чего не отпирался. Впрочем, и не каялся, жалея лишь об одном: что не сжег письма Черменского сразу по приобретении. Софья, которая была не в силах ни плакать, ни упрекать, ни проклинать, все же смогла показать Федору последнее послание, записку Владимира, врученное ей в Ярославле Мерцаловой. Пробежав его глазами, Мартемьянов искренне удивился и заявил, что он этой записки в глаза никогда не видал.
— Глянь, он же и по имени тебя тут не зовет, Соня! И «ты», а не «вы»… А конверт где? Имя там твое прописано? Вовсе не было конверта? Ну-у, Соня… Мало ли кому наш брат такие-то писульки сочиняет… Обманула тебя змеюка Марья. Не к тебе он это писал.
И Софья поняла, что Мартемьянов прав.
— Уйдешь теперь, Соня?
— Нет. Некуда уходить.
— Простишь, что ль, меня? — удивился он.
— Не смогу, — честно ответила Софья. — Давай без этого поживем, если сумеем.
Больше Федор ни о чем ее не спрашивал.
Софья не соврала Мартемьянову ни единым словом. Идти ей в самом деле было некуда. О том, чтобы встретиться с Черменским после того, как она полгода прожила в содержанках у Мартемьянова, Софья даже думать не могла без содрогания. Да, ее обманули, да, были перехвачены письма, да, так сложились обстоятельства… Но в том «помрачении», когда она по своей доброй воле отдала себя в руки Матемьянова, не был виноват никто. Никто, кроме ее самой, Софьи Грешневой. У нее был выбор, и она сделала его. А значит, незачем оглядываться назад.