Дама с букетом гвоздик
Шрифт:
– Спасибо, мистер Рубин. Но если я расстанусь с этим Гольбейном, то за настоящие деньги.
– Настоящие деньги. Их больше не существует. По крайней мере, здесь. Нет-нет! – Рубин ухмыльнулся, пародируя популярную песню: – «Здесь вы это не найдете».
– Возможно, что не найду. – Кэтрин повернулась к нему. – А теперь послушайте, мистер Рубин, и перестаньте ерничать. В следующем месяце я везу миниатюру в Нью-Йорк. И там я продам ее Брандту. Сейчас он в Аргентине, но вернется двенадцатого декабря. Он скупает Гольбейна. Он готов купить его у меня за двадцать тысяч фунтов.
– Ах, Брандт, так вот в чем дело, – отозвался Рубин с внезапными нотками
– Я могу себе это позволить, – любезно ответила Катрин.
– Вот именно, – закивал Рубин, словно китайский мандарин. – Вот именно, моя дорогая, вам виднее, что к чему.
Он бросил на нее еще один вопрошающий взгляд, полный невольного пиетета, но на ее черты уже снова легла тень напускной суровости, что окончательно закрыло тему разговора. В машине воцарилась тишина, которая длилась до тех пор, пока Рубин, словно желая внести поправку в неловкое молчание, не заметил:
– Ваша маленькая племянница, актриса Нэнси Шервуд, как у нее дела?
Кэтрин тут же снова повернулась к нему, на ее лице отразился живой интерес.
– Превосходно, мистер Рубин. Она только что обручилась.
– Так-так. Кто этот счастливчик?
Губы Кэтрин дрогнули.
– Я узнаю это сегодня вечером. Я приглашена на вечеринку – познакомиться с ним, если вам угодно. Теперь это происходит каким-то невероятным образом. Совсем не так, как в нашей молодости.
– Но ваша молодость сейчас, моя дорогая, – ловко вставил Рубин.
– О, чушь! Вы знаете, что я имею в виду. Только представьте – Нэнси едет на две недели в Ниццу отдохнуть перед своим новым спектаклем и возвращается, таща за собой будущего мужа, словно новую сумочку.
– Ну, сейчас такие вещи делаются довольно быстро, – усмехнулся Рубин. – Но за ними по-прежнему стоят старые идеи.
Когда машина свернула на Керзон-стрит и остановилась напротив дома Кэтрин, Рубин сделал последний лукавый выпад в ее сторону:
– Похоже, Гольбейн все-таки может пригодиться! – Он похлопал ее по руке, когда она поднялась, чтобы выйти из машины. – Если вы не продаете, тогда почему бы не преподнести его в качестве свадебного подарка?
В ушах Кэтрин еще звенел его мягкий смешок, когда она направилась к своим апартаментам – одной из офисных квартир, недавно появившихся здесь. Роскошь и почти барочное великолепие этого здания с кондиционерами претили ее вкусу, но она находила это место не только удобным для своего дела, но и престижным, что было неизбежной необходимостью в ее профессии. Швейцар впустил ее и проводил до лифта, а другой, с такими же галунами, поднялся с ней на шестой этаж и подобострастно выпустил ее там.
Ввиду своего происхождения и непритязательности привычек, Кэтрин никогда не переставала удивляться самой себе в подобных ситуациях и часто действительно получала втайне детское удовольствие от вида таких разнообразных вещей, как автоматические почтовые ящики или лакейская форма с галунами, однако в этот вечер ее внимание было поглощено другим. Нахмурившись, она размышляла над недавними репликами Рубина, спрашивая себя, не знал ли на самом деле старый лис о ее финансовых трудностях, и с непроизвольным вздохом допуская, что если даже и не знал, то явно предчувствовал худшее.
Как только она оказалась у своей двери, мышцы ее лица расслабились, и оно сразу стало усталым и измученным. Она позволила себе признать, что у нее был ужасный день, с беспокойным и невыгодным клиентом
Пятнадцать минут спустя, когда она сидела на холодной цинковой скамейке в крошечной кухоньке перед пустой чашкой и яичной скорлупой, ее пронзила абсурдность происходящего. Она платила четыреста фунтов в год за аренду только этого места и еще шестьсот за свои офисные помещения. Она только что потратила десять тысяч на миниатюру. А ужин обошелся ей примерно в четыре пенса. Она засмеялась и не могла остановиться, пока у нее не выступили слезы, но это были горькие слезы, и дай она им волю, так, пожалуй, не выдержала бы и расплакалась.
Вернувшись в гостиную – тихое помещение, скупо, но уютно обставленное несколькими со вкусом подобранными вещами, – Кэтрин сбросила туфли, свернулась калачиком в кресле и закурила сигарету. Она курила редко, только когда была очень счастлива или очень несчастна, а этим вечером она чувствовала безграничную опустошенность. В последнее время дела шли отвратительно. С торговлей антиквариатом было не лучше: приливы и отливы. Она, как и все остальные, вознеслась на вершину в период бума, а теперь почти безнадежно барахталась внизу. Конечно, она боролась и в конце концов победила бы. Были предприняты все возможные меры для экономии расходов. Она не могла избежать обязательств по аренде на Керзон-стрит и Кинг-стрит, но отказалась от своей машины и свела личные траты к минимуму. Однако на душе было тяжело и горько.
Она решила пока не разбираться в нюансах своего финансового положения. Для этого будет достаточно времени в понедельник, когда она снова заглянет в банк к мистеру Фаррару.
Кроме того, этим вечером для ее меланхолии были более серьезные личные причины. Она чувствовала себя отчаянно одинокой. В глазах ее родственников и друзей, да и в глазах всего мира, она олицетворяла нечто великое – успех. Ее мысли вернулись к началу пути, и она увидела свой дом на две семьи в Талс-Хилле, себя шестнадцатилетней, только что окончившей муниципальную школу, а далее – робкой маленькой машинисткой в конторах «Твисс и Уордроп», «Хаус фернишинг», «Дак корт», «Хай-Холборн». Кэтрин допустили на этот оптовый склад мишуры, потому что ее отец был знаком с одним из деловых партнеров, а именно с мистером Твиссом, таким же рьяным нонконформистом, как и он сам; и все же она – несмотря на то что была «своей» – вздрагивала от одного слова мистера Твисса и трепетала, когда мистер Уордроп хмурился.
С тех пор ее жизнь изменилась. Теперь она владела «Антикой» на Кинг-стрит и в Сент-Джеймсе, а также на Парк-авеню в Нью-Йорке, славилась своим вкусом и оформительским даром, считалась специалистом по реконструкции эпохи, бижутерии, изобразительному искусству, да и вообще была, возможно, самой известной в мире женщиной-антикваром. Как это случилось? Это случилось, мрачно размышляла она, потому что она сама этого захотела, потому что она твердо решила сделать карьеру, безоглядно жертвуя всем, безжалостно закаляя свое юное робкое сердце невероятными трудностями и беззастенчивостью. Она хотела любой ценой стать кем-то. Что ж, она этого добилась. Она реализовала свои амбиции, но, боже, каким пустым оказалось это ее тщеславие!