Дама с рубинами
Шрифт:
Продолжая упорно молчать, она подошла к самовару, чтобы налить чашку чая тете Софи, но он не последовал за нею. Передав тете привезенный чай, и ласково простившись с ней, он взял свою шубу и протянул Маргарите руку на прощание.
Она положила в нее кончики своих пальцев.
– Ты не хочешь даже пожелать мне покойной ночи? – спросил он. – Ты рассердилась на меня за то, что я пожаловался на тебя тете Софи?
– Ты сказал правду, дядя, – я была невежлива. Но я не сержусь, а только готовлюсь к войне.
– С ветряными мельницами, Маргарита? –
– Просто удивительно, как он переменился! – сказала тетя Софи, потихоньку улыбаясь в чашку и взглядывая в бледное лицо молодой девушки, которая отвернулась к окну и мрачно смотрела на все продолжающуюся метель.
– Он всегда был необыкновенно учтив, что и говорить, но всегда был мне чужим, меня отталкивала его холодная аристократичность. Ну а теперь просто смешно, точно он, как и ты, вырос на моих глазах. И такой искренний, доверчивый, даже почему-то пришел к нам вниз пить чай.
– Я объясню тебе, тетя, почему, – холодно прервала ее молодая девушка. – В жизни бывают минуты, когда хочется обнять весь мир, и в таком-то настроении вернулся он из резиденции герцога. Он сам сказал, что привез «необыкновенно радостную весть». Вероятно, на этих днях он будет объявлен женихом.
– Все может быть! – сказала тетя Софи, допивая свой чай.
Глава двадцатая
Маргарита стояла на другой день у открытого окна своей комнаты. Сметя толстый слой снега, она насыпала на карниз крошки хлеба и зерна для голодных птиц. На светло-голубом, блестящем, морозном небе не было ни облачка, с отяжелевших липовых ветвей временами серебряной пылью осыпался снег.
Было очень холодно. Ни один голубь не взлетал с насеста, а птицы, для которых был насыпан корм, предпочитали голодать, не решаясь вылететь из своих убежищ; утренняя тишина двора не нарушалась даже веянием их крыльев.
Порядком озябнув, Маргарита только собралась закрыть окно, как дверь конюшни в прежней ткацкой отворилась, и оттуда на своем красивом Гнедом выехал Герберт. Издали, поклонившись ей, он подъехал к окну.
– Ты едешь в Дамбах, к дедушке? – спросила она, напряженно ожидая ответа.
– Прежде заеду в Принценгоф, – сказал он, разглядывая свою новую элегантную перчатку. – Посмотрю, не удастся ли мне прочесть на лице молодой девушки лучше, чем тебе, то, что меня так интересует. Как ты думаешь, Маргарита?
– Я думаю, что ты это уже знаешь и тебе нечего отгадывать, – ответила она резко. – Но увидишь ли ты ее так рано, это еще вопрос: она избалована и вряд ли встает с петухами.
– И опять ты ошибаешься. Держу пари, что она теперь в конюшне и смотрит, как чистят Леди Мильфорт: она страстно любит верховую езду. Ты никогда не видела ее на лошади?
Маргарита покачала гордо откинутой назад головой.
– Итак, я скажу тебе, что она ездит великолепно, возбуждая всеобщий восторг; действительно, она, наверно, похожа па валькирию,
– Еще бы, дядя. У господина фон Виллингена есть пара мекленбургских каретных лошадей.
Произнося это имя, она бросала ему вызов, ожидая, что он начнет говорить в духе бабушки, даже это было бы ей приятнее, чем слушать его неистощимые похвалы ненавистной девушке. Да, она была во всеоружии и чувствовала, как в ней загорается жажда битвы.
Нагнувшись в седле, он похлопал по шее Гнедого, который в нетерпении рыл копытом землю.
– И эти великолепные лошади запрягаются, разумеется, в элегантный экипаж? – спокойно спросил он.
– Конечно, в прекрасный экипаж, которым восхищаются даже в Берлине. Так хорошо сидеть в нем на серебристо-серых атласных подушках. Господин фон Виллинген часто катал тетю Эльзу и меня.
– Видный, красивый кучер, что и говорить.
– Я уже говорила тебе, что он очень красив, высок, широк в плечах, бел и розов, кровь с молоком, это чистый северогерманский тип, как и молодая баронесса из Принценгофа.
Он взглянул на ее упрямо сжатые губы и пылающие щеки и улыбнулся.
– Закрой-ка окно, Маргарита, не то простудишься, – сказал он. – Мы поговорим с тобой когда-нибудь об этом вечером, за чайным столом.
Он поклонился и отъехал, а она торопливо закрыла окно, села на ближайший стул и припала головой к рукам, скрещенным на подоконнике. Ей хотелось плакать от раздражения и досады на самое себя: отчего не умела она отвечать ему тем же спокойно-шутливым тоном, которым он говорил с нею?
Герберт вернулся около полудня, вслед за этим сошла бабушка и торжественно объявила, что дамы из Принценгофа приглашают их с внучкой сегодня днем в гости.
И вот в третьем часу пополудни мчались опять по необозримой снежной равнине санки, но на этот раз рядом с молодой девушкой сидела, выпрямившись, разодетая в шелк и бархат, полная ожиданий бабушка. Герберт правил, сидя позади них, и когда он наклонялся, дыхание его касалось лица Маргариты. Сегодня она не нуждалась в его шубе, так как поспешила купить себе меховую тальму; когда она вышла садиться в сани, ей показалось, что он с сарказмом посмотрел на ее обновку.
Маленький замок в стиле рококо словно летел к ним навстречу. Среди далекого снегового ландшафта он блестел на солнце своими зеркальными окнами, как драгоценность на белой бархатной подушке.
Далеко позади него дымились фабричные трубы, напоминая о труде и рисуясь исполинскими черными столбами на небе, чистую лазурь которого они победоносно темнили, но, не касаясь окружавшего Принценгоф прозрачного воздуха. Советница заметила это и сообщила с видимым удовольствием сыну.
– Теперь дует западный ветер, – сказал он, – а когда бывает северный, дамы жалуются, что он иногда гонит дым прямо к ним в окна.