Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
36. О к а я н н ы е д н и
Они с детьми поселились в каменном доме, в большой трёхкомнатной квартире, которую было очень трудно отапливать. Спасались чаем: Анюта грела самовар за самоваром. Эта крестьянская девушка, в пятнадцатилетнем возрасте поселившаяся у Авиловых, давно сделалась почти членом их семьи. Бесконечно преданная "барыне", она взяла на себя все хозяйственные заботы. "Ни от кого я столько преданности и заботы не видела, - признавалась Лидия Алексеевна.
– Я без неё жить не могла". И вот Анюта ставила самовары, покупала продукты, топила плиту, когда были дрова, и что-то пекла из чёрной муки, потому что другой не было, пока замерзавшая "барыня",
– Если наши внуки станут удивляться, как мы остались живы, пусть знают, что никогда не надо отчаиваться. Но, может быть, мы ещё умрём с голоду, тогда и внуков не будет."
"Так как жить было совершенно не на что, и мы сильно голодали, то стала я ежедневно выходить на рынок продавать свои вещи, уцелевшие от грабежа. Хорошо шли тряпки; и вот я, обвешанная своими юбками и блузками, становилась в ряд торгующих, и таким образом зарабатывала нам на хлеб... Сколько раз вместе со всеми мне приходилось бежать от комиссаров, укрываться от облавы... Наш ряд так и назывался буржуйным или дворянским. Можно сказать, сливки прежней Москвы.
"Шила я также сумочки, кисеты, галстуки. Тогда покупателями были деревня и солдаты, товары шли ходко. Голодали мы сильно два года. Трудно было жить ещё и потому, что голод сопровождался холодом. Дрова на счету. Ни чая, ни кофе. Стала я прихварывать. Дым, грязь, копоть, сырость, мыши на столе. Прибавьте всякие периодические развлечения: обыски, аресты, уплотнения... И вот арестовали Лёву."
Лев Авилов пробыл в лагере пять лет. Нина уехала из Москвы ещё раньше. Её муж Гзовский, никогда по молодости не воевавший офицер, которому тем не менее было рискованно оставаться на родине, решил уехать за границу, и преданная Нина последовала за ним.
– Я её больше никогда не увижу!
– в отчаянии твердила мать. Предчувствие на этот раз обмануло материнское сердце, она ещё увидела дочь, - но лучше бы этого не случилось.
1 января 1919 года она радостно записала в тетрадке: "Сегодня в первый раз за долгое время разделась и спала, как спят культурные люди. Лишь бы пережить сильные морозы..."
12 февраля 1919 года - счастливый день : вернулся Лодя с продуктами (вероятно, он ездил в деревню менять вещи на съестное И ещё - пришла телеграмма из Праги: "Здоровы, благополучны". Все мои живы!
5 марта 1919 года : "Вчера была на Мясницкой, на Кузнецком... О, что это за вид! Мясницкая в таких сугробах... А Петровка! Все эти заколоченные досками окна магазинов! И всюду, всюду шуршат и скрипят салазки... Медленно прополз служебный вагон трамвая... Протарахтело несколько автомобилей, тяжело ухая в ухабы. И опять скрип салазок, скрип шагов, негромкие голоса..."
Новая беда свалилась на Авиловых. Некий Швондер, возглавлявший их жилконтору, решил, что Авиловы занимают слишком большую квартиру, а, значит, этих "бывших" следует выселить или уплотнить, то есть, сделать квартиру коммунальной, внедрив в неё подселенцев. Так и не взяв в толк, что такое коммунальная квартира, огорчённая Лидия Алексеевна согласилась на жильца. В одной из комнат поселился военный врач, к счастью, одинокий, нелюдимый и замкнутый человек. Присутствие в квартире чужака невыносимо тяготило её, и она старалась не выходить из своей комнаты, пока он дома. Однако, считая его жильцом, а в прежние времена жильцам полагалось столоваться вместе с хозяевами, она велела Анюте кормить его. Это было накладно. Ведь не всякий день выдавался таким счастливым, как тот, когда сын притащил полтора пуда картофеля, да ещё мороженых овощей. "Второй день мы пьём морковный чай, и, к моему дивлению, это просто хорошо. Цвет чая
До Москвы дошла весть о смерти Надежды Алексеевны Худековой, любимой сестры, столько лет заменявшей ей мать. После национализации петербургского особняка Худековы поначалу жили в деревне, в своём имении, но революционные крестьяне сожгли барскую усадьбу и разорили образцовое имение. Напрасно Худеков, которому исполнилось уже восемьдесят, призывал их одуматься и не разрушать с таким тщанием построенное, указывая, что всё достанется им, а устроить лучше прежнего они не сумеют. Старика чуть не убили.
Тут не знаешь, кого и винить, невежество и мстительную глупость одних, злобное подстрекательство других - "революционеров" (ненавистников России), либо того венценосного безумца, что триста лет назад дал стране неправильное направление, и с тех пор всё неудержимо двигалось к краху ХХ века. В течение проклятого века России предстояло погибнуть трижды, но попавшие в первый водоворот не ведали о грядущих бедах. Худеков не сломался. Потеряв свою любимую Надю, он поселился в Петербурге у сына. Когда же в 1918 году пожар уничтожил типографию и выход "Петербургской газеты" прекратился, он посвятил свои дни окончанию многолетнего труда - исследованию о танцах всех времён и народов. Ни книг, ни записей, ни обширной коллекции документов и фотографий, собранной за долгие годы, у него под рукой уже не было. Библиотека редких книг, коллекция русской живописи - всё пропало, попав под национализацию. Он продолжал работать вплоть до своей кончины в 1928 году. На его столе всегда лежало Евангелие и стоял портрет жены.
По счастью, разорение не коснулось созданного им парка на черноморском побережье, ставшего Сочинским дендрарием.
37. Н е ч а я н н а я р а д о с т ь
Весной 1919 года в жизни Лидии Алексеевны случилось приятное событие, которого она и вообразить не могла. Московское издательство писателей прислало ей уведомление о деньгах, причитавшихся ей. Сотрудники издательства, выискивая в желании угодить новой власти художественные тексты, разоблачающие тяжёлую жизнь народа при проклятом царизме, натолкнулись на рассказ Л.Авиловой "Пышная жизнь". В нём живописалось существование никому не нужной деревенской сиротки, - как раз то, что требовалось революционному читателю. Рассказ перепечатали в серии дешёвой библиотеки и любезно известили автора о причитавшемся ему гонораре.
Лидия Алексеевна была поражена: неужели когда-то она была писательницей? Ведь сейчас она не смогла бы написать ни строчки. Надо же, было время, когда она сочиняла рассказы, печаталась; её имя знали в редакциях. Конечно, её писательство - маленькое недоразумение, дамская забава, но давало радость, наполнявшую смыслом жизнь. У неё был маленький стаканчик, и она выпила из своего стаканчика, благодаря судьбу. Прошлая жизнь, казавшаяся скучной, теперь представлялась безоблачно счастливой. Как много праздников было в её прежнем существовании!
Новость до того обрадовала её, что внезапно ей показалось, будто она ещё не состарилась. Пускай почти шестьдесят. Не страшно, что молодость и красота прошли. Не ей одной, а любой женщине на роду написано прожить как бы две жизни. Первая - когда женщина может нравиться; вторая - когда она уже не привлекает внимания. Отчего мужчины вдруг стали так нелюбезны? Раньше окружали, а теперь проходят мимо с невидящими глазами. Ведь она всегда знала, что в любом обществе мужчины любезны с нею благодаря не уму и таланту, а ради (по выражению мужа) её счастливой внешности. Тот же Пешков (М.Горький), напросившись к ней в гости, целый вечер блистал красноречием потому, что хотел ей понравиться. Нынче он не стал бы так рисоваться. Она состарилась... Ах, скажите, пожалуйста! Но душой-то она не состарилась и хочет жить с прежней силой.