Дань прошлому
Шрифт:
В начале двенадцатого двинулись в путь. Идем растянутой колонной, посреди улицы, человек двести. С нами небольшое число журналистов, знакомых, жен, запасшихся билетами в Таврический.
Завивает ветер
Белый снежок.
Под снежком - ледок.
Скользко, тяжко
Всякий ходок
Скользит - ох, бедняжка!
От здания к зданию
Протянут канат.
На канате - плакат:
"Вся власть Учредительному Собранию!.."
До дворца не больше версты. И чем ближе к нему, тем реже встречаются прохожие, тем чаще - солдаты, красноармейцы, матросы. Они вооружены до зубов: за спиной винтовка, на груди и сбоку ручные бомбы, гранаты, револьверы, патроны, - патроны без конца, всюду, где их только удалось прицепить или всунуть. Отдельные прохожие на тротуарах останавливаются при виде необычной процессии,
Шествие серое и настроение невеселое. Мирным путем демонстрантов к Учредительному Собранию явно не пропустят. Хватит ли решимости и желания прорваться к Таврическому силой?.. Идем и гадаем. Обмениваемся краткими репликами. Я досказываю будущему председателю Учредительного Собрания выработанные Комиссией подробности порядка дня, общего плана, председательских функций и полномочий. Он внимательно прислушивается.
За решеткой Таврического дворца вся площадка уставлена пушками, пулеметами, походными кухнями. Беспорядочно свалены в кучу пулеметные ленты. Все ворота на запоре. Только крайняя калитка слева приотворена, и в нее пропускают по билетам. Вооруженная стража пристально вглядывается в лицо прежде, чем пропустить. Оглядывают сзади, прощупывают глазами спину после того, как пропускают. Это первая, внешняя охрана. Ее несут гренадеры, красноармейцы и матросы, прибывшие накануне из Гельсингфорса и Кронштадта.
Управляющий делами Совнаркома и в те дни доверенный Ленина Влад. Бонч-Бруевич позднее описал военно-операционную обстановку, созданную еще накануне открытия Собрания. "Для охраны порядка в самом Таврическом дворце... я вызвал команду с крейсера "Аврора"...
К этой команде были присоединены еще две роты с броненосца "Республика", под предводительством хорошо мне известного матроса Железнякова, анархиста-коммуниста, честно и бесповоротно ставшего на точку зрения правительства диктатуры пролетариата и отдавшего себя в полное его распоряжение... В 3 часа ночи я собрал всех начальников отрядов вверенного мне района и каждому вручил в запечатанном конверте специальное задание... Я крепко пожал руку этому изумительному человеку - герою революции, матросу Железнякову" ("На боевых постах февральской и октябрьской революции". Стр. 246-7).
Другой герой тех же дней Дыбенко в воспоминаниях, посвященных "другу-соратнику на революционном поприще тов. А. М. Коллонтай", рассказывает о том же в таких выражениях: "С раннего утра, пока обыватель еще мирно спал, на главных улицах Петрограда заняли свои посты верные часовые советской власти - отряды моряков... Начальники отрядов - всё боевые, испытанные еще в июле и октябре товарищи. Виктор Железняков со своим отрядом торжественно выступает охранять Таврический дворец - само Учредительное Собрание. Моряк-анархист, он искренне возмущался еще на втором съезде Балтфлота, что его имя предложили выставить кандидатом в Учредительное Собрание. Теперь, гордо выступая с отрядом, он с лукавой улыбкой заявляет "Почетное место займу". Да, он не ошибся. Он занял почетное место в истории" ("Мятежники".
– Изд. "Красной Нови". 1923) (Этот анархист-коммунист - не Виктор, а Анатолий Железняков - был позднее сопричислен к типу "народных героев", Чапаеву, Щорсу и другим, которые, по убеждению большевиков, "будут постоянно жить в сердцах поколений" (К. Ворошилов "ХХ лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Военно-Морского Флота". 1938.).
О других матросах-героях расправы с "самодовольными глупцами, съехавшимися со всех концов России вершить судьбу тех, кто сам творил революцию", тот же Бонч-Бруевич сообщает: "Часть матросов (расквартированных в Военной Академии на Суворовском проспекте) оказалась не на высоте положения и стала портить инвентарь Академии... Эти буйные элементы тут же, на заре, были отправлены на суда под конвоем своих же товарищей для того, чтобы списать... с кораблей, обезоружить их, обратить в гражданское состояние и отправить на родину" (Там же).
Наконец, главный герой, наркомор Дыбенко, позднее командовавший сухопутными войсками - Средне-азиатским военным округом - кончил тем, что, в качестве одного из шпионов и
Проходим в левую дверь. Снова контроль, внутренний. Проверяют уже люди не в шинелях, а во френчах и гимнастерках. Через вестибюль и екатерининский зал направляют в зал заседания. Он вычищен и отремонтирован после того хаоса и грязи, которые оставили Советы за 5 месяцев бессменного в нем пребывания. Повсюду вооруженные. Больше всего матросов и стрелков-латышей. Позднее в воспоминаниях о Ленине Троцкий рассказал, как это произошло. Ленин настаивал и настоял на вызове в Петроград ко дню открытия Учредительного Собрания латышских стрелков, ибо "русский мужик может колебнуться в случае чего, - тут нужна пролетарская решимость". Ленин распорядился "о доставке в Петроград одного из латышских полков, наиболее рабочего по составу" ("Правда", от 20.IV.1924).
И внутри здания, как на улице, люди вооружены винтовками, гранатами, револьверами, увешаны лентами патронов. Количество вооруженных, бряцающих оружием производят впечатление лагеря, готовящегося не то к обороне, не то к нападению. При входе в самый зал третий, последний кордон.
Выясняется, что весть об освобождении наших товарищей из заключения вымышлена. Запоздавшие коллеги и посторонние сообщают, что демонстрантов в честь Учредительного Собрания рассеивают воинские части. Имеются уже убитые и раненые. Называют имена рабочих Обуховского завода, представителя совета крестьянских депутатов Логинова, молодую эс-эрку Горбачевскую (внучку декабриста). Горький того времени - непохожий на позднейшего - описал происходившее в таких выражениях: "5-го января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали из засад, трусливо, как настоящие убийцы. Я спрашиваю "народных комиссаров", среди которых должны же быть порядочные и разумные люди, понимают ли они, что, надевая петлю на свои шеи, они неизбежно удавят всю русскую демократию, погубят все завоевания революции? Понимают ли они это? Или они думают так: или мы - власть, или пускай всё и все погибнут?"
Ведшие за последние недели усиленную пропаганду среди петроградского гарнизона и специализировавшиеся на организации, так называемых, "реальных сил", - а не на подготовке "никчёмных законопроектов", - возвращаются с неутешительными вестями. Семеновцы и преображенцы, на которых возлагали главные надежды и расчеты, решили держать еще с октябрьских дней знакомый "нейтралитет": отказываясь выступить против демонстрантов, они воздерживаются и от того, чтобы примкнуть к ним. Другие воинские части усвоили "идеологию" и тактику - пресловутого ВИКЖЕЛЯ-я: видят простое недоразумение в противопоставлении советской власти - власти Учредительного Собрания. Они за прекращение братоубийственного междуусобия мирным путем, путем сочетания обоих властей.
Такое же "пацифистское" предложение делают некоторым членам нашей фракции члены "соправительственной" партии левых эс-эров. Они предлагают вместе отправиться туда, где происходят вооруженные столкновения, и, в целях предотвращения дальнейшего кровопролития, уговорить манифестантов разойтись. Эс-эры отклоняют, конечно, коварное предложение: отказываются идти уговаривать демонстрантов не протестовать против насильников.
Немногие в тот момент сознавали, что события вне Таврического дворца и вне воздействия большинства членов Учредительного Собрания фактически уже предрешили исход столкновения, которому предстояло еще произойти в стенах дворца. Перевес реальных сил на улице определил тактику большевиков в Собрании. Некоторые из них принимали непосредственное участие в подавлении уличного движения, в разгоне и расстреле демонстрантов. В их отсутствии большевистская фракция медлила с открытием заседания, поджидая пополнения своих рядов и окончательного разгона манифестантов.
Дыбенко описывает: "В 3 часа дня, проверив с тов. Мясниковым караулы, спешу в Таврический. В коридоре Таврического встречаю Бонч-Бруевича. На лице его заметны нервность и некоторая растерянность... Около 5 часов Бонч-Бруевич снова подходит и растерянным, взволнованным голосом сообщает: "Вы говорите, что в городе всё спокойно: между тем сейчас получены сведения, что на углу Кирочной и Литейного проспекта движется демонстрация около 10 тысяч вместе с солдатами. Направляются прямо к Таврическому. Какие приняты меры?"