Дань псам

Эриксон Стивен

Когда лопнула последняя пеньковая прядь, человек упал набок и скользнул к поломанному фальшборту; падение выбило весь воздух из его легких, и он шлепнулся на покрытый коростой утес, а потом в бурную воду — безвольно, словно очередной труп.

Еще одна волна опустила гигантский кулак на гибнущий корабль, с бездумной мощью пробив палубу и затаскивая корпус глубже, оставляя широкий след из щепок, канатов и рваных парусов.

Человек пропал. Море набежало на черный утес, и ничто не показывалось из его кипящих волн.

В небе сталкивались черные тучи, сплетая призрачные руки в борцовских объятиях; ни одного дерева не росло на искореженной

земле, лишь тут и там в песчаных карманах между скалами виднелись клочки потрепанных ветрами трав. Раненое небо бросало вниз не дождевые струи, а массу осенних листьев.

Вдоль берега тянулась полоска воды, защищенной рифами от буйного моря. Коралловый песок поднялся со дна, замутив отмели.

Человек показался из воды. Пошевелил плечами, сплюнул кровь и грязь полным ртом, двинулся к берегу, оставляя за собой ручейки. Он бросил кинжал, но в левой руке держал ножны с мечом. Сделанные из двух полос светлого дерева и скрепленные черными железными обручами ножны были ветхими — вода свободно капала из дюжины трещин и щелей.

Под дождем листьев он миновал линию прилива и сел на кучу разбитых раковин, опустив голову, обхватив себя руками. Невероятный дождь гнилых листьев усилился, став темным ливнем.

Напавший на него зверь мог быть втрое тяжелее его — если бы не голодал в течение долгого времени. Робкая тварь не бросилась бы на человека, если бы не заблудилась в пылевой буре, оказавшись на многие лиги от травяных равнин, здесь, на пустом побережье. Равнинный медведь охотнее покормился бы трупами с корабля, достигни хоть один из них берега. Увы, полоса его неудач была обширной.

Широкие челюсти охватили затылок сидящего человека, клыки вонзились в скальп, оцарапав кости; однако мужчина уже поднырнул, изогнулся — мокрые, вдруг покрывшиеся кровью волосы оказались слишком скользкими, позволив ему вырваться из пасти медведя. Меч в потрескавшихся ножнах лежал в двух шагах; когда человек рванулся к нему, огромный вес зверя обрушился на спину. Когти вонзились в кольчугу, колечки полетели в стороны, словно чешуя пойманной рыбы. Он извернулся и ударил правым локтем по голове зверя с силой достаточной, чтобы помешать тому во второй раз вгрызться в череп. Кровь брызнула из порванной губы медведя.

Теперь человек вонзил локоть в глаз твари. Медведь заревел, отпрыгивая влево. Изогнувшись, человек поджал ноги — и распрямил, ударяя пятками по ребрам медведя. Треснули кости.

Новый рев, полный мучительной боли. Текущая из пасти кровь стала пениться.

Оттолкнувшись ногами, человек дотянулся до меча. Движения его стали размытыми от скорости. Выхватив клинок, он оказался сидящим на корточках. Вонзил острие в шею зверя. Древнее, покрытое волнистым рисунком лезвие пронизало толстые мышцы и вошло в кость, вырвавшись с другой стороны. Кровь и желчь хлынули потоком, когда отрезанная голова шлепнулась на песок. Тело чудовища опустилось на брюхо и повалилось набок, дергая лапами и разбрызгивая гуморы.

Палящая жара, казалось, сочится из затылка; в ушах стоял странный зудящий звук; космы черных волос роняли темные капли крови, смешанной со слюной. Мужчина выпрямился и зашатался.

Кровь закипела на клинке, свертываясь и отлетая черными хлопьями.

Небо всё исходило мертвыми листьями.

Он добрел до моря, опустился на колени на мелководье и засунул голову в слегка теплую воду.

Онемение ползло по затылку. Когда мужчина выпрямился, увидел в воде кровавый

цветок, мутное пятно, уже расплывающееся по течению. Ужасающее количество крови.

И он ощущал, что по спине крови течет еще больше.

Он торопливо стащил кольчугу и просоленную грязную рубаху. Оторвал левый рукав, сложил в широкую повязку и плотно обмотал голову, на ощупь стараясь охватить все ссадины и раны. Шум в ушах утихал, но теперь в голове стучали барабаны, и каждый удар отдавался в костях черепа. Дико заломило мышцы шеи и плеч. Он попытался сплюнуть, но пересохшее горло не соглашалось. Три дня без глотка воды. Перед глазами все колебалось, словно он встал в сердце землетрясения. Шатаясь, человек взошел на берег и подобрал меч. Опустился на колени перед обезглавленным трупом медведя. Прорезал грудную клетку, достав еще горячее сердце. Потянул, отсекая артерии и вены, и вырвал, поднимая над головой, выжимая в рот словно губку. Кровь хлынула из аорты струей.

Он жадно напился, в конце сомкнув губы над трубкой аорты и высосав последние капли.

Затем впился зубами в мясо, начав утолять голод.

Постепенно зрение прояснилось, и он в первый раз заметил дождь листьев, который уже стихал: тяжелые тучи сомкнулись в битве вокруг небесной раны.

Он доел сердце, облизал пальцы. Снова встал и вложил меч в ножны. «Барабанный бой» уменьшился, хотя боль все еще терзала шею и спину — мышцы и сухожилия только начали жаловаться на излишне жестокое обращение. Он выстирал оставшуюся без рукава рубаху и выжал — бережно, ибо она была ветхой и готовой порваться от небрежного усилия. Затем скользнул в рубаху, отряс от влаги кольчугу и натянул на плечи.

Направившись вглубь суши.

Взойдя на гребень старой береговой линии, он понял, что оказался в пустошах. Скалы, кустарник, кучи пепла; на расстоянии овраги и скопления камней — хаотические складки, тянущиеся до диких, иззубренных холмов.

Слева — к северу — мутная дымка над другими линиями холмов. Он прищурился, в течении еще тридцати сердцебиений рассматривая туманную даль.

Над головой уже мелькали голубые лоскуты — буря пошла в сторону моря, вялые листья виднелись в воздухе и падали, марая белопенные волны открытого простора. Ветер потерял ледяную свежесть, потому что солнце прорвало облака, обещая начать атаку на плоть смертных. Кожа мужчины была темной, потому что родился он в саваннах. Он выглядел прирожденным воином: прочные кости, поджарые мышцы, гордая осанка, заставляющая его казаться выше своего роста. Непримечательное лицо носило следы пережитых страданий, но щедрый дар зверя — сердце — уже начал возвращать мужчине привычную неколебимую силу. Однако раны все еще палило огнем. Он понимал, что вскоре придет лихорадка. Поблизости нет ничего, способного дать укрытие от лучей солнца. Возможно, в оврагах найдутся пещеры, выступы. Но… до них пятьсот шагов, если не больше. Сможет ли он дойти?

Придется.

Смерть — немыслимое дело. И это не преувеличение. Когда смертный отрекается от Худа, врата для него закрываются. Забвение или бесконечные муки — трудно сказать, какая именно участь ожидает такого человека.

И в любом случае Скиталец не стремится узнать ответ. Нет, пусть Худ сам его отыщет.

А уж он найдет, чем встретить.

Перекинув веревочную привязь через левое плечо, убедившись, что рукоять меча, названного Мщением, готова при необходимости оказаться в руке, он начал путь через бесплодную равнину.