Данэя
Шрифт:
Прежде всего, ясность: снова продумать, подробно, всё, что увидела и узнала. Попытаться сделать это спокойно, упорядоченно – иначе отчаяние совсем раздавит её.
Итак... Он счастлив. Как никто на Земле. Потому что с ним рядом Эя и их дети. И он сам принадлежит им безраздельно. И поэтому абсолютно не на что надеться. Раньше хоть была какая-то искра надежды, хоть и безумной.
Всё это можно понять разумом, сердцем – никак. Но – что можно делать? Терпеть и ждать, как и прежде? Бесполезно. Дан теперь совсем другой. Ещё более
“Всё произошло благодаря Лалу”. Лал сделал его таким. Его и Эю. Перевернул их души.
Но задел и её тоже: пробудил в ней потребность в любви. Это не принесло счастья, но она не сетует: ей дорого то, что она пережила. Она тоже – не могла уже быть иной.
Только она ещё слишком много не знала. Оказывается старинные книги и общение с теми, кто сохранил потребность в длительной привязанности, ещё не давали истинного понятия о настоящей любви. Какую она увидела только сегодня. Одновременно с бесповоротно безжалостным выводом о собственной участи.
Понимают ли они до конца сами всю меру собственного счастья? Как они называют друг друга – не по именам: мама, отец, сын, дочь, сестра, брат. Дети целуют их перед сном. Задохнуться можно! Если бы так, как они. Как Эя!
Она представила себя на её месте. Любимый человек, живущий рядом. Дети. Она любила бы их и тоже гордилась бы ими. Высоким серьезным юношей, задорной живой девочкой. Если бы, если бы!
Хотя бы быть одной из них. Быть им такой же близкой, как они сами. И, может быть, прошла бы её душевная боль, и она бы смирилась с невозможностью быть близкой с Даном.
Она горько усмехнулась этому неожиданному повороту мыслей. Это не более возможно, чем её первое желание. Ведь её не устроила бы только роль друга, которому всегда были бы рады.
Нет: жить с ними. Постоянно, каждый день. Совсем безумное, нелепое желание. Мысли метались в воспаленном мозгу в поисках какого-то выхода. Его не было.
Надо смириться. И, всё-таки, как-то взять себя в руки. Иначе можно сойти с ума.
И, вообще – хватит! Надо напиться лимонника, добежать до бассейна, заставить себя позавтракать и отправиться на студию. Надо работать – солнце уже встало.
43
Никто, конечно, не догадывался, что с ней творится; казалось, всё идет как обычно. Только сегодня она была ещё требовательней, чем всегда.
Многое, слишком, не удовлетворяло её. Заставляла снова и снова повторять куски, без конца включала записи сыгранных и находила в них всё больше ошибок и неудачных моментов.
– Ещё вчера именно это тебе нравилось!
– Ну и что? Сегодня должно быть лучше, чем вчера.
Актерам казалось, что она хочет чего-то почти невозможного. А она вдруг почувствовала, что эта пьеса ей уже совершенно не нравится. После увиденного вчера тема её воспринималась в другом свете. Не то. Пусть её ставит другой режиссер:
К счастью, время подходило к обеду: репетиция заканчивалась. Она могла после обеда поехать домой, отдохнуть: вечером спектакль, в котором занята. Вместо этого вернулась на студию. Здесь привычная рабочая обстановка, мешающая вновь безраздельно погрузиться в омут своих мыслей.
Снова начинались репетиции, и она переходила из зала в зал, где-то ненадолго задерживаясь и тихо, так же, как и появлялась, исчезая. Почти ничего не нравилось, не вызывало интерес. Она ушла в сад.
Небольшая компания, актеры и режиссеры, расположились на лужайке. О чем-то спорили, сидя на траве.
– Лейли! – позвали её. – Ты слышала новость? Поль хочет ставить старинную пьесу: “Бранда” Ибсена.
– “Бранда”? И что?
– Он почему-то уверен, что ты его поддержишь.
– А: пожалуй.
– Ты что: знакома с её содержанием?
– В общих чертах. Поль рассказал мне его и показал несколько отрывков. Кажется, полгода тому назад.
– Ну, и...?
– Он, как я поняла, не собирался тогда её ставить. А я начинала “Поиск”.
– Как он? Закончен? Когда премьера?
– Думала, что почти закончен. Сегодня убедилась, что он у меня не получится.
– У тебя? С чего бы?
– Потеряла интерес. Передам другому.
– Не торопись! Может быть, тебе, просто, кажется.
– Нет: не кажется.
– Почему? Что-нибудь произошло?
– Да.
– Сегодня?
– Вчера. Разговаривала с Даном. И с Эей.
– Как? Но ведь...? Тебе разрешили прямую связь с ними?
– Я была у них.
– О-о! А карантин?
– Он почти кончился: Эя сразу получила разрешение – я летала к ним.
– Ну-ка, расскажи! Как они?
– Относительно ничего. Внешне, по крайней мере.
– Что они тебе рассказали? О Земле-2? О полете? О Контакте?
– Нет: они сказали, что об этом все почти могу узнать из их отчетов.
– Тогда: что же?
– Многое. Но главное: я вчера видела их детей.
– По-моему, это единственное непонятное из всего, что с ними произошло.
– До вчерашнего дня – для меня тоже. Нужно было увидеть, чтобы понять: они очень счастливые люди, хоть и кажутся невеселыми.
– Ещё бы: после такого!
– Они счастливые люди, – повторила Лейли. – Пожалуй, самые счастливые на Земле.
– Ещё бы! Суметь столько совершить: полет в Дальний космос, освоение Земли-2, выход на Контакт.
– Нет: больше всего потому, что у них есть дети. Их дети. Потому, что они сами их родили и вырастили. Потому, что живут вместе с ними.
– Почему ты так считаешь?
– Потому что видела. И потому, что они сами рассказали мне обо всем. О том, как это дало им возможность даже там чувствовать себя счастливыми.
– Значит: счастливые, счастливые, счастливые! Ты это без конца повторяешь.