Дангу
Шрифт:
— Наши люди видели ее в Сонамарге в компании этого фаренги и коричневой обезьяны.
— Что? Что ты сказал?
Бадмаш взмахнул рукой. Пиалы, бутылки, блюдо с халвой — все, что принес на подносе повар, покатилось со звоном на землю.
— Хузур! Более того! Они теперь пользуются здесь в Шринагаре покровительством Парвеза, личного ювелира субедара Мансур-хана.
— Пошли быстро в зенану! — крикнул Бадмаш, и оба почти бегом устремились в главный зал храма. Два чаукидара, охранявшие вход, почтительно склонили головы и стукнули об пол копьями. Миновав зал, Бадмаш и Али
— Осел! Ну-ка позови старух, живо!
Евнух поклонился и исчез внутри помещения, из которого, несмотря на позднюю ночь, доносились смех, женские голоса, звон посуды. Оттуда торопливо выскочили две женщины. Одна — уйгурка Айша в темно-зеленом халате и белых шароварах, вторая — совсем старая, морщинистая китаянка Сюй Цинь в длинной стеганой безрукавке поверх желтого платья. Обе остановились, с испугом посматривая то на Али, то на Бадмаша.
— Это правда, что у вас на перевале пропала одна невольница? — грозно спросил афганец, сверкая глазами.
— Говорите, не бойтесь, — с мягкими нотками в голосе добавил Али. — Хузур хочет все знать. Он вам ничего плохого не сделает.
Женщины переглянулись. Потом Айша сказала:
— Джи хан! Это правда. Среди наших невольниц была одна белая девушка дивной красоты, как молодая луна в месяц рамазан. Она была из Северной державы белого царя русов. С реки Итиль.
— Джи хан, джи хан! Очень белая и очень красивая, — прошамкала китаянка. — Пропала на перевале. Мы думаем, что ее убили, — она покачала головой. — Очень, очень красивая!
— Пусть его шайтан заберет! Эта вонючая обезьяна говорит, что чужое брать нельзя, а сам берет то, что по праву победителя принадлежит мне, — крикнул Бадмаш, топнул ногой и, изрыгая ругательства, бросился вон из храма. — Еще смеет называть себя раджей! Самозванец!
Пробегая по коридору, он в ярости сбрасывал с постаментов небольшие каменные фигурки индийских божеств, падавшие со страшным грохотом.
Выбежав во двор, Бадмаш остановился.
— Ты говоришь, она связана с этой компанией? — спросил он Али, который все время был рядом с ним.
— Да, хузур.
— И она действительно так красива, как говорят эти старухи?
— Я не видел, но так они говорят.
— Как ее зовут?.. Дарья, говоришь? Река, значит?..
Бадмаш сжал кулаки, затопал в истерике, выкрикивая что-то нечленораздельное, потом набросился на Али:
— Пошел вон отсюда, собака! Плохо мне служишь. Ничего вовремя не говоришь!
Тут он вспомнил об унижении, которому его подверг Дангу, и рассвирепел еще больше. Он хватал все, что попадалось под руку — кувшины с водой, бутылки с вином, подносы, уставленные блюдами и пиалами, — и швырял на каменные плиты пола, яростно топча мешанину из еды и осколков посуды. Вдруг так же внезапно Бадмаш успокоился и поманил Али, который лежал на полу, всем своим видом выражая рабскую покорность. Он знал крутой нрав хозяина.
— Ладно! Вставай! Прощаю на этот раз! Подойди ко мне, слушай, что скажу…
Али встал на колени, быстро подполз к Бадмашу, наклонил голову.
— Прости,
Он осторожно поднял ногу афганца и поставил себе на затылок.
— Ладно, ладно! Вставай, — совсем уже мирно произнес Бадмаш. — Слушай, мы завтра утром сделаем налет на караван-сарай Кальяни и захватим эту девушку! У нас сейчас много людей! А?
— Хузур, этого делать нельзя никак!
— Почему? Разве я не силен? Разве я не претендую на трон Кашмира, а?
— Господин! Сейчас не время. Мы уже устроили переполох из-за этого фаренги. Теперь караван-сарай наверняка охраняется, а дом Парвеза — уж точно. Может быть, девушка там. Люди субедара сейчас настороже.
— Но я хочу иметь эту девушку. Она принадлежит мне. Как и весь этот гарем, — он махнул рукой на храм. — Это все мое! Не так ли?
— Да, хузур! Это верно, она твоя по праву. Это твоя добыча. Но подожди немного. Мы выберем более удобное время для похищения. И я хочу тебе дать вот какой совет: завтра переоденься стариком, чтобы тебя никто не узнал, и сходи к караван-сараю Кальяни, посмотри на девушку сам. Может, она тебе не понравится, и все на этом кончится.
— Вах ва! Мне по душе твой совет! — Бадмаш захохотал, хлопнул Али по плечу. — Ты все-таки хорошо мне служишь. У тебя голова прекрасно работает. Вот тебе от меня подарок. — Он сунул руку за пояс, порылся там и вынул золотой перстень: — Лови!
Али ловко поймал драгоценность, сверкнув глазами и удовлетворенно хмыкнув, поцеловал и надел на палец.
— Да ниспошлет Аллах владыке благополучие! Спасибо!
— Позови сюда Махмуда и Шакли, мы обсудим мой костюм для завтрашнего представления. Ха-ха-ха! И надо наконец хорошенько выпить, чтобы забыть эту вонючую обезьяну, — и Бадмаш поежился, потирая шею.
Ранним свежим утром, когда жара еще не опустилась на просыпающийся Шринагар, к воротам караван-сарая Кальяни подошел, прихрамывая, босой, немного сгорбленный старик, одетый в длинную рубашку навыпуск и шаровары серого цвета, очень грязные и поношенные. Огромная копна черных волос на голове, заплетенных в небольшие косички, борода, густые косматые брови и большие усы придавали ему несколько устрашающий вид. За спиной висела небольшая котомка, в руке он держал длинную суковатую палку. Его можно было принять за бродягу — авара или нищего попрошайку — бхикшу, каких было немало на дорогах Кашмира.
В воротах караван-сарая стояли два сипая. Они внимательно посмотрели на старика, но пропустили его. Он не торопясь прошел во внутренний двор, где уже просыпались постояльцы. Они убирали свои топчаны, сворачивали в аккуратные валики покрывала. Несколько человек мылись у источника, кто-то приводил в порядок одежду и вещи, в дальнем углу богомольцы совершали утренний намаз, в съестной лавочке на большом очаге кипели в чанах утренние яства, заспанные мальчишки разносили в пиалах холодную воду, дымящийся овощной кари, лепешки, горки кислого тамариндового варенья и ласси с тростниковым сахаром в высоких чашках. Надо всем висел негромкий гул голосов переговаривающихся людей, кашель, звон посуды.