Даниил Московский
Шрифт:
Но обычно мурзы со своими малыми ордами шарпали по окраинам, дальше Оки-реки не заходили. Да и зачем мурзам посылать впереди себя гонцов? Мурзы искрадывали русские окраины тишком, яко ночные тати...
Но времени для раздумий не оставалось. Ордынцы вот-вот будут у ворот Кремля. Князь Даниил кивнул дворецкому Ивану Клуше:
— Поди, боярин, встреть честью. Скажи, чтобы передохнули с дороги, постоловались. Да медов, медов не жалей!
Иван Романович Клуша затопал к дверям, являя ревностное проворство, столь необычное при его дородстве и медлительном нраве.
— Зовите
Подходили думные люди, запыхавшиеся, тревожные.
Боярин Протасий Воронец прямо от порога начал:
— Не к добру это! Не иначе новая Андреева выдумка!
Князь Даниил, натягивая поверх домашней холщовой рубахи синий фряжский кафтан с золочёными пуговицами, проговорил сквозь зубы:
— Поглядим... Чего заранее загадывать?
— Выпытать бы у послов, пока бражничают, зачем приехали... Да обговорить всё самим заранее...
— О том я и сказал боярину Ивану...
Тысяцкий Пётр Босоволков важно кивнул головой, соглашаясь.
В горницу вкатился дворецкий Клуша. Испуганно тараща глаза, зашептал князю, что послы упрямятся, в столовую палату не идут, но неотступно требуют, чтобы говорили с ними тотчас...
— Ну что ж, раз требуют — поговорим! — согласился Даниил. — Не со спора же начинать? Веди гонцов в посольскую горницу. Да не торопись особенно, окольным путём веди...
Наскоро обговорили между собой, что приём будет малый, без лишних людей. Князь Даниил широко перекрестился:
— Ну, с Богом!
Посольская горница Даниила Московского была не слишком просторной, но богатой. На полу расстелен цветастый ковёр. Стены увешаны драгоценным оружием, своими и чужими стягами, а среди них, на почётном месте — бунчук из хвоста рыжей кобылы, отбитый москвичами у ордынского царевича на Оке-реке. Княжеское кресло тоже было богатое, из резного морёного дуба, с серебром и рыбьим зубом [33] , на высокой спинке — московский герб: яростный всадник, поражающий копьём змия.
33
Рыбий зуб — моржовые клыки.
Даниил Александрович уселся в кресло, положил на колени прямой дедовский меч. Меч не был обнажён и мирно покоился в красных бархатных ножнах, окованных серебром. Неизвестно ещё было, с чем прибыли гонцы, и показывать им непримиримость голым оружием было неразумно.
За княжеским креслом стояли четыре дружинника в нарядных кольчугах, в лёгких шлемах. Это тоже продумано. Четырёх телохранителей для чести довольно, а больше не надобно. Не врагов явных встречает московский князь!
Слева от князя, тоже в кресле, но — поскромнее, пониже, с резным крестом на спинке, — пристроился
На скамейке, покрытой красным сукном, сели рядышком думные люди: большой боярин Протасий Воронец, Пётр Босоволков, воевода Илья Кловыня.
Князь Даниил окинул взглядом горницу. «Точно бы всё на месте!» И почти тотчас дворецкий Клуша распахнул двери, посторонился, пропуская гонцов.
Первым шагнул в горницу великокняжеский гонец. Сорвал с головы шапку, поклонился, коснувшись кончиками пальцев ковра, — большим уставным поклоном.
Москвичи узнали гонца, многозначительно переглянулись. Сын боярский из Костромы Воюта Иванов, верный пёс князя Андрея! Такого с лаской не пошлют, уж больно злобен!
Ордынский гонец вошёл, неслышно ступая мягкими — без каблуков — сапогами, столбом встал посередине горницы. Колпака не снял, князю не поклонился: истукан истуканом! Скользнул равнодушным взглядом по развешанному оружию, по стягам. На мгновение задержал взгляд на рыжем царевичевом бунчуке, недобро усмехнулся и снова замер, окаменев лицом.
Следом за ордынским гонцом, отталкивая локтями дворецкого, протиснулось в горницу несколько татарских воинов в засаленных халатах и шубах. Остановились кучкой у двери, сжимая рукоятки кривых сабель.
За спиной Даниила шевельнулись телохранители, звякнуло железо доспехов. Протасий Воронец побледнел, наклонился вперёд, собираясь подняться, но Даниил остановил его взглядом. Тихо произнёс, обращаясь к великокняжескому гонцу:
— С чем приехал?
Боярский сын Воюта Иванов приблизился, ещё раз отвесил поклон, начал важно, значительно:
— Слово господина моего великого князя Андрея Александровича. Приди, брате, ко мне во Владимир. Посол сильный Олекса Неврюй именем ханским рассудит твоё и моё дело. Приди немедля, ибо на то воля моя и посла ханского...
Москвичи молчали.
Ордынский гонец поглядывал в оконце, за которым на гребне кремлёвской стены наскакивали друг на друга два голубя — белый и сизый.
Великокняжеский гонец продолжал говорить, повышая голос:
— На сказанном господин мой Андрей Александрович стоит крепко! Не послушаешь слова его — быть промеж вас рати!
— Москва рати не боится! — по-прежнему тихо и спокойно ответил Даниил. — Ратью на строение мира не зовут. Не по принуждению приеду на княжеский съезд, но по своей воле, почитая брата старшего. Приеду, когда время настанет...
— А настало время-то, настало! — напирал гонец великого князя. — Так и передать мне велено: время-де настало!
— Подумаю с боярами и сообщу о решённом...
Воюта Иванов приостановился, как бегун перед опасным прыжком, сверкнул ненавидящими глазами и, решившись, выкрикнул последнее:
— Велено мне, не ожидаючи, привезти твоё первое неложное слово! Гнев ханский и великокняжеский на тебе, княже, за промедление твоё!
И опять крики Андреева гонца растворились в мёртвом молчании москвичей.