Даниил Московский
Шрифт:
«Вот и не с кем больше сводить счёты в Коломне!»
Якушка постоял мгновение, посмотрел, как расплывается вокруг головы сотника бурое кровяное пятно, и побежал дальше, подгоняемый тревогой за Милаву. Обманчива тишина, если такие волки по улицам бродят... Да и своих москвичей опасаться надо, не больно-то они добрые в чужом городе. Одинокую вдову долго ли обидеть?..
Возле Милавиного двора было тихо, калитка в исправности, заперта плотно — не шелохнёшь. Точно бы всё благополучно.
Якушка обтёр лопухом окровавленный меч, достал платок, провёл по лицу, по бороде; платок сразу потемнел от запёкшейся
Не сразу из-за частокола донёсся голос Милавы:
— Кого Бог послал?
Якушка облегчённо вздохнул: «Жива!»
Крикнул весело, по-молодому:
— Принимай, хозяйка, прежнего постояльца! Якуш это!
Загремел отброшенный торопливой рукой засов. Милава выглянула и замерла, удивлённая, — не узнала Якушку в обличии княжеского дружинника. Потом кинулась ему на грудь, прижалась щекой к колючим кольцам доспеха.
Развязался и ненужно соскользнул на землю чёрный вдовий платок.
— Я ждала... Я верила... Ты вернёшься...
Мягкие русые волосы Милавы сладко пахли луговыми травами.
Якушка прижимал её голову к груди, и слёзы текли по его щекам, и он удивлялся этим слезам, и радовался им, и ещё не верил, что счастье уже пришло, и очень хотел в это верить...
Оглушительный колокольный звон спугнул тишину. За избами взревели трубы, созывая московских ратников.
Милава вздрогнула, вопросительно подняла глаза.
— Не бойся, се не битва, — успокоил Якушка. — Видно, князь Даниил Александрович в город въезжает. И мне идти нужно. Но теперь уж ненадолго. — И добавил заботливо: — Ты калитку-то замкни покрепче, мало ли что...
Когда Милава скрылась за калиткой, Якушка поднял с земли уголёк, нацарапал на досках калитки условный знак — два скрещённых меча. Дворы с таким знаком москвичам было приказано обходить сторонкой, хозяев не обижать. Два скрещённых меча означали, что здесь проживают свои люди, княжеской милостью отмеченные, неприкосновенные. Большего для Милавы пока что Якушка сделать не мог. Нет для ратника на войне своей воли, своей жизни...
2
Поперёк торговой площади, очищенной от телег, ровными рядами стояли московские воины. Вдоль улицы, которая вела от городских ворот к площади, вытянулись цепи дружинников с копьями и овальными щитами.
Коломенцы выглядывали из-за спин дружинников, оживлённо переговаривались, и на их лицах не было ни тревоги, ни недоброжелательства — будто своего собственного князя вышли встречать. Да по-иному, пожалуй, и быть не могло. Хоть и считалась Коломна рязанским городом, но больше тянулась к Москве, чем к Рязани...
Сплошным, сверкающим сталью потоком вылились из-под воротной башни всадники на рослых боевых конях, подобранных по мастям: сотня — на белых, сотня — на гнедых, сотня — на вороных. Над островерхими шлемами покачивались копья с пёстрыми флажками-прапорцами. Это открывала торжественное шествие победителей, красуясь удалью и богатством оружия, ближняя дружина московского князя.
Но сам Даниил Александрович был одет скромно, в простой дружинный доспех, и это поразило коломенцев, ошеломлённых пышным
Но лицо Даниила Александровича...
Не дай Бог увидеть вблизи такое лицо, если есть на душе какая-нибудь вина, если шевелятся в голове затаённые опасные мысли.
Глубокие поперечные морщины перерезали лоб князя, губы жёстко поджаты, под сдвинутыми бровями не глаза даже — две сизоватые льдинки, холодные, колючие. Весь застыл князь Даниил Александрович, и белый конь плавно нёс его, осторожно переступая ногами, будто боялся потревожить грозную неподвижность всадника.
И замирали приветственные крики на устах людей, когда князь проезжал мимо, и склоняли они головы, не смея поднять на него глаза.
Якушка стоял в цепи дружинников, кричал, как и все, когда князь приближался, и, как все, замолк, разглядев его окаменевшее лицо.
Таким видел Якушка князя Даниила Александровича лишь однажды, на Раменском поле под Владимиром, когда князь ехал к шатру ордынского посла Неврюя. Но тогда было понятно: смерть видел князь перед глазами, но почему же он такой сейчас, в минуты торжества?..
А князь Даниил думал о том, что торжествовать победу рано: мысли, мучившие его накануне похода, не оставляли в покое и теперь, представали во всей тревожной обнажённости. Захватив Коломну, он окончательно вступил на скользкую опасную тропу, которая вела к недостижимой для многих князей вершине — власти над Русью. Или — к гибели, ибо немало уже славных князей не удержались на этой тропе и скатывались в пропасть, увлекая за собой обломки своих княжеств. Перед глазами неотступно стоял пример старшего брата Дмитрия, вознёсшегося было наверх и рухнувшего в небытие...
Думал Даниил Александрович о том, что на этой тропе больше нет для него обратного пути: только вперёд и вперёд, потому что в движение вовлечено уже множество людей, и он, князь, не властен что-либо изменить.
Взятие Коломны стало знаком для рязанских вотчинников, которые связали свою судьбу с московским князем. Отряды боярских военных слуг уже собирались поблизости на Голутвинском поле и становились бок о бок с московскими полками. Отступить — означало предать их...
Этого нельзя допустить. Отступи сейчас Даниил, и тысячеустая людская молва разнесёт по Руси порочащие слухи о вероломстве и непостоянстве московского князя, и отшатнутся от него будущие друзья и союзники, и останется он в одиночестве, отторгнутый всеобщим недоверием от великих дел. Лишившийся доверия людей — лишается всего...
Не только вперёд нужно было идти Даниилу Александровичу, но и до конца. Князь Константин Рязанский никогда не согласится отдать свои земли к северу от Оки-реки, составляющие чуть ли не треть его княжества. Значит, закрепить за Москвой эти земли могла только смерть или пленение Константина, и именно это выводило начавшуюся войну за пределы обычных усобных войн, после которых противники мирно пировали и скрепляли дружбу взаимным крестоцелованием. Война с Константином будет идти не на жизнь, а на смерть, на кон поставлены судьбы Московского княжества и его, Даниила, и сознавать это было страшно...