Данни, чемпион мира
Шрифт:
Я был рад, что папа улыбается одними глазами. Это значило, что он никогда не улыбался мне фальшивой улыбкой, потому что глаза не станут искриться, если ты не искришься сам. Улыбка ртом – совсем другое дело. Её можно запросто подделать: изогнул губы, и всё. И, кстати, я понял, что настоящая улыбка ртом невозможна без улыбки глазами, так что, если кто-то улыбается вам одними губами, а глаза остаются прежними, – будьте настороже. Он точно притворяется.
Моего папу вы бы не назвали образованным. Вряд ли он за всю свою жизнь прочитал хотя бы два десятка книг. Зато какой он был рассказчик! Каждый вечер он сочинял мне новую сказку, а самые
Одна из них, которая растянулась на полсотни вечеров, если не больше, была про Большого и Доброго Великана, сокращённо БДВ. Этот БДВ был втрое выше обычного человека, и ладони у него были размером с тачку. Он жил в огромной подземной пещере недалеко от нашей заправки и выбирался наружу, только когда темнело. А в пещере у него была порошочная фабрика, где он производил больше сотни разных видов волшебных порошков.
Когда папа рассказывал сказки, он иногда расхаживал по комнате взад-вперёд, размахивая руками и шевеля пальцами. Но чаще он сидел на краешке моей койки и говорил очень тихо.
– Большой и Добрый Великан делает свои волшебные порошки из детских снов, – рассказывал он.
– А как? – спросил я. – Как он их делает, папа?
– Сны, мой мальчик дорогой, – это очень загадочная вещь. Они летают в ночном воздухе, как крошечные облачка, и ищут спящих.
– А сами они при этом заметны? – спросил я.
– Нет. Они совершенно невидимы.
– Тогда как же Большой и Добрый Великан их ловит?
– Вот именно, – сказал папа. – Тут-то и начинается самое интересное. Понимаешь, в чём дело: сон, когда он пролетает в ночи, издаёт очень тоненькое жужжание, даже зудение, такое тихое, что ухо обычного человека его не различает. Но БДВ слышит его отлично. У него фантастический слух.
Мне нравилось, как папа пристально смотрел куда-то вдаль, когда рассказывал свои истории. Лицо у него делалось бледное, неподвижное и отрешённое, и он не замечал ничего, что было рядом.
– БДВ, – продолжал он, – слышит поступь божьей коровки, когда она ползёт по листу. Он слышит, как под землёй перешёптываются на бегу муравьи. Слышит, как вскрикивает от боли дерево, когда дровосек наносит удар топором. Вокруг нас, мальчик мой, целый мир звуков, которых мы не слышим, потому что наши уши недостаточно чутки.
– А когда он поймает сон, что тогда? – спросил я.
– Тогда он бросает его в стеклянную банку и плотно затыкает пробкой, – ответил папа. – У него в пещере тысячи таких банок.
– А плохие сны он тоже ловит? Не только хорошие?
– Да, – сказал папа. – Он ловит и те, и другие. Но порошки делает только из хороших.
– А с плохими что он делает?
– Он их взрывает.
Не могу вам передать, как я любил папу. Когда он сидел рядом со мной на моей койке, я дотягивался до него и брал за руку, а он обхватывал мою ладошку своими длинными пальцами и крепко сжимал.
– А когда порошки готовы, что он потом с ними делает? – спросил я.
– Тёмной-тёмной ночью, – сказал папа, – он крадётся по улицам
– Чемодан? – переспросил я.
– У БДВ всегда при себе чемодан и труба, – объяснил папа. – Длинная и узкая, как фонарный столб. А в чемодане он носит порошки. Так вот, он открывает чемодан, выбирает самый подходящий порошок… высыпает его в трубу… просовывает трубу в открытое окно… и дует… и порошок разлетается по комнате… и ребёнок его вдыхает.
– И что тогда? – спросил я.
– И тогда, Данни, ребёнку начинает сниться восхитительный и поразительный сон… и когда в этом сне наступает самый восхитительный и поразительный момент… тогда волшебный порошок делает своё дело… и сон перестаёт быть сном… и становится явью… и вот ребёнок уже не спит в своей кроватке… он теперь там, где происходят события его сна… и он участвует в этих событиях… уже по-настоящему. А дальше я расскажу тебе завтра. Уже поздно. Спокойной ночи, Данни. Засыпай, мальчик.
Папа поцеловал меня, прикрутил фитиль нашей маленькой керосиновой лампы, и она погасла. Он уселся перед дровяной печкой, которая излучала в тёмной комнате ровное и красивое красное сияние.
– Папа, – шепнул я.
– Что?
– А сам ты видел Большого и Доброго Великана?
– Один раз, – сказал папа. – Всего один раз.
– Видел?! Где?
– Я стоял за нашей кибиткой, – сказал папа, – и была ясная лунная ночь, и я посмотрел вверх и вдруг увидел, как с вершины холма сбегает кто-то невероятно высокий. Он бежал вприпрыжку, гигантскими шагами, а за ним развевался чёрный плащ, как будто птичьи крылья. В одной руке у него был чемодан, а в другой – труба, и когда он добежал до высоченной живой изгороди на краю поля, то попросту через неё перешагнул.
– А ты испугался, папа?
– Нет, – ответил папа. – Только изумился. Это было странно, но не страшно. А теперь спи. Спокойной ночи!
3
Машины, воздушные змеи и воздушные шары
Папа был отличным механиком. Люди везли машины к нему на ремонт издалека, за много миль, вместо того чтобы завернуть в ближайшую ремонтную мастерскую. Папа любил моторы.
– Бензиновый двигатель – это чистое волшебство, – сказал он мне однажды. – Только представь: если взять тысячу разных металлических деталей, и соединить их особым образом, и накормить их маслом и бензином, и завести машину, то эти железяки вдруг оживают, начинают урчать, гудеть и реветь и приводят в действие колёса, и те начинают крутиться с сумасшедшей скоростью…
Конечно же, я тоже влюбился в моторы и машины. Вы не забывайте, что мастерская стала моей комнатой для игр ещё до того, как я научился ходить, – а куда же ещё было папе меня девать, чтобы я не оставался без присмотра? В мастерской он мог целый день за мной приглядывать. Моими игрушками были промасленные шестерёнки, пружины и поршни, которых в гараже было полным-полно, и я вас уверяю, играть с ними было куда интереснее, чем с той пластиковой ерундой, которую подсовывают детям в наши дни.
Так что учиться быть механиком я начал чуть ли не с рождения.