Шрифт:
Действующие лица:
Три девы: Мария, Лючия и Беатриче
Данте.
Грешники.
Голоса (дев)
Вход
Темнота. Тишина. Вопль:
– Беатриче! Беатриче! Беатриче, ты – свет, ты – любовь!
Начинает набираться свет. В пятне сидит, обхватив руками голову Данте. Его трясет.
– Беатриче, Беатриче, Беатриче-Беатриче-Беатриче…– он прерывает свой шепот, поднимает голову. Вокруг пустота. Он один. Совсем один. Над ним – звезды. Данте смотрит на звезды. И постепенно
Пустота начинает наполняться голосами. Девы смотрят на Данте.
Лючия:
– Спешите в гору, чтоб очистить взор от шелухи
Мария:
– Для лицезренья…
Лючия:
– Спешите!
Мария:
– Он восхотел свободы столь бесценной, как знают все
Лючия:
– Спешите!
Беатриче:
– Кто жизнь ей отдает.
Мария:
– Как знают все, кто жизнь ей отдает.
Беатриче:
– Отдает.
Лючия:
– Спешите!
Данте все это время оглядывается, он слышит голоса, но не видит Дев. По мере их слов набирается свет – становится виден путь. Данте подходит к нему.
Перед ним гора. Сверху сбегает Лючия.
– Ты поэт?
–Поэт. Я тот, кто…
– Поэт, поэт,– Лючия капается в карманах, достает перо.– Ну, держи, поэт.
Она кладет ему на плечи перышко.
Мария:
– Кто ты, поэт?
Круг первый. Гордецы.
– Ну нет, смирение – это точно не моя добродетель. Я привык смотреть на всё – и на всех – свысока, по праву рождения, воспитания, положения, интеллекта. Я был выше. Талантливее. Честнее. Чище. Белый, белоснежный гвельф. Я смотрел на всех со своей высоты. Которая теперь давит собой, невыносимая – во всех смыслах. Бог благ и милосерд, Он дает мне почувствовать тот гнет, который я возлагал при жизни на других. Почувствовать, пронести, понести наказание. Чтобы быть с Ним. Еще шаг – и я буду с Ним.
Голос:
– Спешите в гору, чтоб очистить взор
– Вот только эта глыба такая большая и тяжелая, а гора такая высокая, что с ней я никак не могу подняться ни на ступень выше. И поэтому я пока остаюсь тут. Под камнем. Под этой горой. Ну да, я действительно под горой: под горой своей гордыни и под горой Чистилища. И пока я не преодолею одну гору, я не смогу преодолеть вторую. Логично. Но я имел все основания для гордости. Ведь это Он дал мне дар. Все – от Него. Только от Него. Он дал мне дар писательства. Который по праву сделал меня великим среди людей и поэтов. Я писал книги. А люди их читали. Я правильно использовал Его дар, не закопал талант в землю, а приумножил его. Все так, как Он Сам учил. И Его дар – мой дар – был велик. Я гордился им. Любой на моем месте гордился бы. Ох. Я хочу показать Ему все, что я сделал. Но сидеть мне тут еще ох
Голос:
– Спешите в гору, чтоб очистить взор от шелухи, для лицезренья Бога
– Так тяжело от этого. Ну вот, снова – тяжело. Такая тяжесть. Я придавлен, и могу видеть лишь ноги идущих дальше. Если бы я мог ухватиться за икру, за стопу, за край одежды обеими руками, чтобы меня вытянули отсюда, протащили по каменным ступеням дальше, выше. Эта глыба мешает мне схватить помощь. Я не просил и не ждал никогда ничьего одобрения, ничьей жалости. Но и не принимал, даже когда мне его протягивали.
– И как подняться? Пусть Он позволит мне встать. Позволит идти. Без Его позволения тут не происходит ничего. Господи Иисусе! Пресвятая Дева!
Данте хватается за спину и с удивлением нащупывает перо. Он снимает перо с себя и распрямляется.
– Как? Ты? Мой верный друг?
Голос:
– очистить взор от шелухи, для лицезренья Бога.
Данте отбрасывает перо, но все равно не может сделать ни шага. Он наклоняется, берет перо и кладет в карман. И отправляется дальше, постепенно погружаясь в темноту.
Круг второй. Завистливые.
Темнота.
– Не вижу. Ничего не вижу. Кто здесь? Ох, мои глаза, мои бедные глаза, вы столько грешили в той жизни, что теперь, в этой, вы слепы. Вы любовались. Красотой. Достатком. Удачей. Не могли пройти мимо, посмотреть – мимо. Смотрели, любовались, любили, жаждали.
Голос:
– Он восхотел свободы столь бесценной, как знают все, кто жизнь ей отдает
Набирается свет. Огромный глаз смотрит на нас, не моргая. К глазу прислонился Данте, в его руках огромная игла с нитью, и он зашивает глаз, стягивая верхнее веко с нижним. Нить проходит прямо поверх него, и он оказывается внутри шва, Он сам – вшит в глаз.
– Ну что ж, Господь Иисус тоже жаждал на кресте. Но Он жаждал воды. А вы… Вам так нравилось красивое. Чужое богатство. Чужой успех. Вы смотрели и жаждали. Жаждали обладания. Это же тоже – любовь. Любовь жаждет обладать предметом любви. Вот вы и хотели. Так мучительно, так неистово, страстно. Не могли смириться, что это не ваше. А теперь я не вижу. Больше ничего не вижу.
Голос:
– Свободы…
– Вы больше ничего не видите. Вы больше не поведете за собой ум, сердце, волю. Вы больше не согрешите. Нет. Это не вы. Это я. Я не согрешу. Я, посылавший вслед за вами ум, сердце и волю. Я. Мои бедные глаза, вы просто любили то, что видели. А я жаждал обладания. Разве глаза могут обладать? А теперь? А теперь вы наказаны. Зашиты. И я не вижу. Ничего не вижу. Я больше не могу возжаждать чего-то сверх меры. Но не могу и увидеть Его. Того, Который выше всякой меры. Глаза мои, глаза…
Конец ознакомительного фрагмента.