Дар Менестреля

Ибнейзер Эл

— Итак, мы слушаем тебя, чародей, — сказал Ильмер. — Что ты можешь нам сказать?

Онтеро потер переносицу, нервно оглянулся по сторонам, будто боялся, что кто-то может его подслушать посреди открытого океана, вхдохнул, мотнул головой, еще раз глубоко вздохнул и начал:

— Я не знаю точно, в таких вещах никогда нельзя знать точно, но ты прав, Ильмер, я не должен был держать это при себе. Просто я забыл, что двум из нас не от кого бежать, а сам я только о том и думал — куда скрыться да как понять, что же происходит. Теперь я рискну, и скажу вам, что знаю, а дальше вам решать.

Все вы слышали про Певца, который должен придти в мир и принести Песню. Но большинство не знает, что это за Песня и откуда она взялась, и что это означает. Считается, что когда Создатель делал этот Мир он начал с Песни. Эту особую Песню пел он, и с ним особые могущественные создания, которых он создал еще до нашего Мира. Назовем их для простоты ангелами. По сути эта Песня и стала

нашим Миром. Она была задуманная совершенно, и мир созданный ею тоже был совершеннен, но один из ангелов решил не следовать Создателю, а внести что-то свое, придумать свою песню. И он внес диссонанс в общую мелодию. Создатель исправил это, но мятежный ангел опять запел по-своему, и так повторялось несколько раз, пока того, кто портил мелодию не изгнали из круга избранных. Но зло уже было сделано, и поэтому мир получился таким, какой он есть. Илиниты считают, что исправив зло, восстановив изначальную мелодию, можно восстановить совершенный мир без зла, без горя, без бедствий, идеальный мир. Есть те, которые хотят наоборот, не допустить восстановления изначальной мелодии, а по возможности избавиться от нее вообще. Я не знаю, почему они так думают, для всех очевидно, что это привело бы к полному разрушению мира. Наконец, есть мы — волшебники Архипелага. Мы занимаем особую позицию. Мы считаем, что полное восстановление мелодии так же губительно, как и полное забвение ее. Потеряй мир полностью изначальную мелодию — и он рассыпется во прах, потому что только в ней была сила, которая создала этот мир, без нее он не может существовать. Но победи эта изначальная мелодия — и все станет совершенно, хорошо, и… неизбежно. Если мир совершеннен, каждый делает только совершенные поступки, каждый предсказуем, каждый не более чем марионетка законов совершенства, в конечном счете ничего не будет делаться, что не должно делаться, и ничего не будет не сделано, что должно быть сделано. Никто просто не будет иметь выбора, все будут делать лишь то, что совершенно, а потому по сути не будут делать ничего, что равносильно смерти. Поэтому мы, волшебники Архипелага, полагаем, что лишь в равновесии сможет мир существовать, и что любая крайность, будь то добро, или зло, приведет к его концу. Но кто бы ни обращался к этому вопросу, все согласны в одном — в важности Песни. И все согласны с древним пророчеством про Певца, который принесет Песню в Мир вновь. И все согласны с важностью этого пророчества, и что время, когда в Мир придет Певец, навеки изменит это Мир к лучшему или к худшему, независимо от того, как они понимают лучшее и худшее.

— Погоди, Онтеро, — прервал его Ильмер, — это все занятно, но все мы слышали сказку про Певца. Ты не можешь найти лучшее время для нее? Сейчас мы ведь спрашивали тебя о другом!

— Потерпи немного, — ответил толстяк, — я объясню, почему я об этом говорю. Так вот, продолжая, представьте, что вы живете во время прихода Певца. Каково это будет? Это необычное время, это время когда многие делают не то, что делают всегда, и то, что делают всегда, может оказаться неправильным, ошибкой. Для начала все, и светлые, и темные, и просто желающие власти, равно как и нежелающие власти для соперников, все примут в этом участие. От этого будет зависит жизнь каждого в Вильдаре надолго вперед. Победи одни, и страны будут процветать, мирные дороги, плодородные поля, добрые соседи, победи другие — и будут войны, пожары, смерть всюду и везде, поэтому те кто будут сражаться вокруг Певца вряд ли будут разбирать пути, и кто бы ни победил в конце — по дороге будут и войны, и пожары, и смерти, и это будет по всей стране. Да и представьте себя на месте правителя в это время, что бы он сделал? Если он действительно хочет блага своему народу, он просто был бы должен принять в этом участие и вынужден был бы сделать все, чтобы защитить Певца от тьмы. Потому что только так он мог бы защитить своих людей от бедствий в конце концов, это слишком велико, от этого не отсидишься за крепостными стенами, это — для всех. А сам Певец, какого ему? Сила данная ему — это непростая ноша. Почти непосильная для человека. Это как петь во дворце какого-то тирана и знать, что за каждую твою фальшивую ноту, он кого-то прикажет казнить. Не тебя — кого-то. За каждую фальшивую ноту. Представили, каково будет Певцу? И этим тираном будет он же сам, точнее данная ему в Песне сила. Ведь он ее должен принести в мир, и если он сумеет не исказить ее, только тогда она будет обладать силой воцарять мир и покой, а иначе та же сила будет нести зло, как она делала тогда, когда была искажена в начале времен. Каково?

Онтеро сделал паузу и выжидающе смотрел на спутников. Первым молчание прервал Ильмер:

— Я согласен, я не хотел бы быть герцогом во время, когда придет Певец. Но зачем ты об этом нам говоришь?

Тич добавил:

— Да и простому народу придется не сладко.

Закончил Дастин:

— Да, действительно страшно. Я не раз мечтал будто я и есть Певец. А теперь вижу, что, пожалуй, я не хотел бы оказаться на его месте. Но я согласен с Ильмером, это все старые легенды, при чем тут мы?

Ты что, намекаешь, что мы живем во времена прихода Певца?

Онтеро еще раз вздохнул и глядя Дастину прямо в глаза ответил:

— При том, что ты и есть тот самый Певец.

Волшебник грустно смотрел на спутников, гляда на их изумленные и побледневшие лица, пока те мысленно складывали картину и известных им кусочков мозаики.

— Я пел тогда в тюрьме… — сказал Дастин.

— И потом, в хижине того приятеля одержимого демоном… — добавил Тич.

— И вчера в лесу, — закончил Ильмер.

* * *

Слуги старались ходить тихо и не обращать на себя внимание, когда проходили мимо комнаты госта. Барон д'Ариньи полагал, что отлично понимает чувства гостя, и считал, что тот вправе выпустить пар, равно как и уйти в запой. Собственно говоря, он и сам был взбешен случившимся — как человек чести он не выносил, когда его слово было нарушено, а ведь именно он уверял, что тот может оставить ту крестьянку одну… И когда всякое отребье убивает женщину, которой ты предоставил защиту… Словом днем барон заливал вином оскорбленную честь наравне с гостем, и лишь поздно ночью гость получал возможность продолжать эту деятельность в одиночку в своей комнате. Корджер же вообще мало что думал, казалось что он вновь вернулся в тот холодный темный вечер под проливным дождем со снегом и пронизывающим ледяным ветром, когда впервые увидел слабо светящийся огонек у дороги. Только теперь тот вечер был в его душе и в нем не было видно даже самого слабого огонька.

В этот вечер Корджер особо налег на лекарство от душевных проблем, и теперь лежал ничком на полу, зажав в одной руке кувшин с узким горлом, и остатками вина. Он надеялся, что его стошнит на пол, но этого не произошло, и тогда, собрав последние силы, Корджер отталкиваясь руками сначала встал на четвереньки, а потом разогнулся и яростно швырнул кувшин с остатками вина в стену. В голове все кружилось, ярость с тоской сжимали ему сердце, и вдруг он понял, что стоит на коленях, перед повешенным в углу изображением Единого, приверженцем которого явно был барон. Мысленно удивившись такой необычной для себя позе, Корджер прокричал, обращаясь к изображению:

— Как же Ты мог допустить такое? Ты, Всемогущий и Всеблагой! Неужто Ты не видишь, что здесь творится? Почему Ты не караешь тех, кто творит такое? Неужто Ты не видишь, что сделали с моей страной??? Неужто ты не видишь, что сделали с моей женой??? Неужто тебе наплевать?! Или твои люди слишком благи, чтобы карать? Тогда сделай меня своим мечом!

И обессилев от взрыва эмоций, сопровождавших первую в его жизни молитву, обращенную к Единому, Корджер опять рухнул ничком на пол.

* * *

Вышибленная дверь лежала на полу, присыпанная опилками, просыпавшимися с потолка, где они очевидно служили для утепления. Егард запахнул свой бордовый, теперь свежепрожженый в нескольких местах плащ, зло пнул сапогом колченогий табурет, и брезгливо оглянувшись вокруг, сказал:

— Упустили.

Собственно говоря, столь глубокомысленный вывод был достаточно очевиден, однако Йолан, внимательно уставившийся в узкое окошко, не счел необходимым язвить по этому поводу, тем более, что его мысли были заняты другим. Он наблюдал за группой серых, удалявшихся под кроны деревьев по следам беглецов.

— Пошли за ними! — сказал было Егард, направляясь к пустому теперь дверному проему.

— Без толку, — ответил Йолан, не отрываясь от окна, — Сейчас придут серые, и скажут, что они уже отплыли.

— Откуда такая прозорливость? — Криво усмехнулся Егард, остановившись.

— Берег рукой подать. Они бы не стали бежать, если бы там не было лодки, — ответил Йолан.

Егард задумался на минуту, уже спокойнее посмотрел на Йолана, как бы признавая его правоту, и тем не менее вышел из дома и размашистым шагом направился по тропе под густую крону деревьев. В доме остались трое. Йолан повернулся и спросил:

— Ты успел что-нибудь сделать?

— Только предупредил их, да еще раз попытался убедить, что мы — не враги, — пожал плечами Йонаш, — Уходить отсюда надо. Вон сколько всякой пакости по стенам…

Стены действительно были увешаны самыми разными и странными вещами, и прорезавшимся новым зрением, Йолан заметил, что от них исходило легкое сияние разных цветов, но как правило цветов грязноватых и тусклых. Только один предмет выделялся на этом фоне. Маленький золотистый ключ висел на гвозде у окошка, сияя ярким здоровым светом. Йолан осторожно протянул руку, и не заметив никакой опасности, взял ключ в руки. Ключ был как будто от карманных часов или от небольшой шкатулки и размером был меньше мизинца. Йонаш внимательно всмотрелся в безделушку в руках своего спутника, удивленно потер лоб, но тот, не видя никакого смысла в этом странном предмете, бросил его было на грубый стол из тесанных досок. Йонашем овладело странное ощущение, что то ли он уже видел этот ключ где-то, то ли еще что-то… Он подошел к столу, подобрал вещицу, внимательно пригляделся и спрятал в карман одежды под плащом. Йолан тем временем решительно вышел наружу и его спутники к нему немедленно присоединились.