Дар небес
Шрифт:
Адам вяло качнул головой и, не поднимая век, глухо сказал:
— И как это я забыл, что почта слухов работает в Гринфилде со скоростью света!
— Как ни печально, но это факт.
— А с фактами следует считаться, — безжизненным голосом констатировал Адам. — Хорошо, даю отчет. Пару месяцев назад я сделал предложение Оливии Андерс и сразу же получил ее согласие…
Еще бы! — подумала Дженис, разъедаемая самой дикой, самой жгучей ревностью. У какой женщины хватило бы сил отказать Адаму Лоусону? Для самой Дженис Адам был единственным мужчиной на свете, других не существовало.
— Но почему в этом случае ты здесь, а не с ней? — тихо спросила Дженис, чувствуя, как к глазам у нее подступают слезы.
Почему, какого черта, он снова врывается в ее жизнь в тот самый момент, когда сделал выбор, а она почти что успела приготовить себя к неизбежному?
— Не так-то просто, находясь в Англии, общаться с особой, совершающей круиз по островам Полинезии, — сардонически заметил Адам.
Несколько странный выбор для только что помолвленной молодой женщины, озадаченно сказала про себя Дженис. Если бы Адам предложил руку и сердце ей, она бы ни на секунду его не покинула — до конца жизни!.. Если бы да кабы, с досадой подумала она. Снова ее потянуло на скользкую дорожку нереальных и неисполнимых предположений.
— Понимаешь, — чуть встрепенувшись, сказал Адам, — она договорилась с кузеном о путешествии еще до нашей помолвки. Она же не знала, что я сделаю ей предложение!
Дженис почувствовала, что если не хочет и дальше заниматься саморазрушением, то должна положить конец разыгрываемой Адамом комедии признаний. Какое ей дело до его предсвадебных проблем? А может быть, он просто издевается над нею?
— Скажи, Адам, — спросила она, глядя на него в упор, — для чего ты все-таки приехал ко мне посреди ночи?
Широкие плечи под мягкой кожаной курткой приподнялись в равнодушном жесте неопределенности.
— Хотел увидеть старую приятельницу, друга, наконец. Поболтать…
— О чем?
Странный блеск в его на мгновение приоткрывшихся глазах окончательно убедил ее: что-то с ним не все в порядке.
— Не молчи, — настойчиво сказала она. — Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, но о чем?
Несколько бесконечно длинных, напряженных секунд он, казалось, размышлял над ее вопросом, после чего, видимо, пришел к решению.
Глаза его тускло блеснули.
— Я хочу поговорить об Оливии, — хрипло вымолвил он. — О моей невесте… Точнее, о бывшей моей невесте, потому что сегодня утром она меня бросила…
2
— Бросила?.. — Дженис не верила своим ушам. Должно быть, ей послышалось. — Оливия?.. Бросила?.. Ты шутишь?
— Меня бросила моя невеста! — с преувеличенным терпением в голосе повторил Адам. — Объявила, что разрывает нашу помолвку, проще говоря,
— Ничего не понимаю! Но почему?..
Неужели на свете сыскалась женщина, которая, находясь в здравом уме и твердой памяти, оказалась такой идиоткой, что отвергла предложение такого неотразимого мужчины как Адам, да еще после того, как дала свое предварительное согласие?
— Она нашла себе кого-то другого. — В голосе Адама было столько горечи, что у Дженис невольно защемило сердце. — С кем-то там познакомилась во время круиза. В общем, предпочла мне другого…
— Боже, Адам!..
Повинуясь инстинктивному порыву жалости, Дженис шагнула к нему, чтобы утешить, прийти на помощь, но Адам, уловив ее движение, мгновенно напрягся всем телом, на лице его появилось недоброе, предостерегающее выражение, и она остановилась, как на стенку налетела.
— Кто-то обещал мне кофе, — угрюмо промолвил он, снова пряча глаза.
— Да, конечно, буквально через пару минут! — покорно отозвалась Дженис.
Так было даже лучше — поскорее ретироваться на кухню. Ей не хотелось, чтобы любимый ею мужчина видел, какой болью отдалось в ней известие о пережитой им драме. Строго говоря, ей следовало бы радоваться такому повороту событий, но боль Адама была и ее болью, а потому необходимо было собраться с духом, переварить то, что она услышала, и попытаться понять, как же ей самой вести себя в создавшейся ситуации.
Сухой тон, которым Адам известил ее о разрыве с невестой, и его ерничанье со всей очевидностью говорили, что он не нуждается в ее сочувствии и поддержке, наоборот, они еще больше унижают его самолюбие. Однако оставить Адама наедине с его страданием в этот критический для него момент она не могла.
Погруженная в свои мысли, Дженис долго возилась с кофеваркой и вдруг поняла, что в дверях кто-то стоит. Вздрогнув, она оглянулась и облегченно перевела дух: это был Адам.
Скрестив на груди руки, он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, смотрел на нее и молчал.
— Представляю, — сказала она, чтобы как-то разрядить повисшую в воздухе напряженность, — как больно тебе было услышать это известие!
Она и в самом деле это представляла, потому что такой же болью отдалась в ее сердце весть о предстоящей женитьбе Адама. Вообще-то умом она понимала, что рано или поздно тот свяжет себя матримониальными узами. Но одно дело — знать, и совсем другое — столкнуться с этим воочию.
— Скорее это оказалось ударом по моему самолюбию, — каким-то неестественным, деревянным смехом рассмеялся Адам и лихорадочно потер лоб. — По самолюбию, по гордыне…
— Если тебе от этого станет легче, расскажи мне обо всем, выскажись вслух, — откликнулась Дженис, не отводя глаз от плиты (глаза в такие моменты выдают больше, чем хочется). — Психологи уверяют, что в отдельных случаях откровенное излияние чувств способно снять стресс.
— Нет, нет и нет! — Голос у Адама зазвенел, и стало ясно, что легче сдвинуть скалу, чем заставить его признаваться в своих страданиях… — Не желаю никаких разговоров об Оливии, о движущих мотивах ее поступка… А вот о чем бы я охотно поговорил, так это о тебе, Джен.