Дар волка. Дилогия

Райс Энн

— Тебе известно, что никто в мире не варит кофе лучше, чем Лиза?

Ройбен промолчал. Он ужасно жалел Джима, жалел, что взвалил на Джима такое тяжкое бремя, но что бы он делал без Джима? Впрочем, трудности с Джимом можно было решить и позже — сделать какие-то пожертвования, поблагодарить, поблагодарить за то, что он принял из его рук еще и проблему Сюзи Блейкли.

— Но, папа, если мама это знает, то как же она пустила тебя сюда, к нам?

— Сынок, я же тебе сказал: она начисто забыла все, что говорила в ту ночь. Это озарение зарыто у нее где-то в подсознании, на том уровне, который недоступен ей, когда она трезва. На следующий день она ничего этого не знала. И до сих пор не знает.

— Вот уж нет, — возразил Ройбен, —

еще как знает. Алкоголь заставил ее открыть на это глаза, признать это, заговорить об этом. Но она также знает, что не может ничего поделать, что никогда не скажет мне ни слова об этом, что никогда не сможет оказаться хоть как-то причастной ко всему этому. Так что ей остается только делать вид, что она ровным счетом ничегошеньки не знает.

— Возможно, и так, — кивнул Фил. — Но давай вернемся к твоему вопросу о том, что я подумал, увидев вас всех в лесу в ночь под Рождество. Да, должен сознаться, что я был потрясен. Столь поразительного зрелища я не видел никогда в жизни. Но удивлен я не был, и я знал, что там происходило. К тому же я узнал эту коварную Хелену, узнал ее по польскому акценту. Когда ее волосатые лапы выдернули меня из постели, она сказала: «Ты готов умереть ради своего сына, чтобы преподать урок ему и его друзьям?»

— Она так сказала?

Фил снова кивнул.

— О да. Затея, скорее всего, принадлежала ей. И Фиону, которая была с ней, я тоже узнал по голосу. Ох, какие страшные чудовища! И прямо здесь, в этой комнате… «Дурак, — заявила эта самая Фиона. — Хватило же глупости вообще сюда приехать! Обычно инстинкты у человеческих существ работают лучше».

Он отхлебнул кофе, поставил локти на стол и пригладил ладонью волосы. Он, казалось, помолодел лет на двадцать, и даже нажитые отметки возраста на лице не портили этого впечатления. Плечи распрямились, грудь стала шире. И даже кисти рук сделались крупнее и сильнее, чем были прежде.

— Сознание я потерял вскоре после того, как они явились сюда, — продолжил он. — Но когда мы оказались в лесу, я разгадал их дьявольский план — этих двух стерв — использовать меня в качестве живого доказательства порочности самой идеи Феликса жить в Нидек-Пойнте, в самой гуще людей, вести себя так, будто он живой человек, обычный человек, эксцентричный щедрый богач — ведь именно это и было, как сказала Фиона, его глупостями, его ошибками, на которых он якобы не желал учиться. И я видел и слышал, как разворачивался весь этот спектакль.

— В таком случае ты знаешь и что случилось с Фионой и Хеленой, — сказал Ройбен.

— Нет, поначалу я не знал, — ответил Фил. — Эта часть событий осталась для меня непонятной, и это меня озадачивало. Но когда я лежал здесь, мне время от времени снились кошмары, кошмары, в которых они сжигали Нидек-Пойнт и всю деревню.

— Она призывала именно к этому, — подтвердил Ройбен.

— Да, это я слышал. А вот то, что ее и Хелены не стало, как-то не укладывалось в общую картину. Я ведь не видел того, что с ними произошло. Кошмары были ужасными. Я хватал Лизу за руку и пытался втолковать ей, что эти две злодейки представляют страшную опасность для Нидек-Пойнта. И только тогда Лиза рассказала мне, что случилось, как Элтрам и Джентри затолкали их в огонь. Она объяснила мне, кто такие Джентри, во всяком случае попыталась. Она говорила, что они нечто вроде «духов лесных мест», а не живые существа вроде нас. — Он чуть слышно рассмеялся. — Я должен был и сам догадаться. А Лиза сказала мне, что никто и никогда не видел, чтобы Лесные джентри делали что-нибудь подобное. Но Лесные джентри никогда не пошли бы на такое «без серьезных причин». Потом здесь появился Элтрам, я имею в виду, у моей постели, рядом с Лизой. Он возложил на меня теплую ладонь. А потом Элтрам сказал: «Вы все в совершенной безопасности».

— Вот, значит, как… — протянул Ройбен.

— А потом я узнал, что они не имеют обычая причинять вред кому бы то ни было, и лучше понял все остальное,

что услышал, — то, что вещал Хокан своим голосом, будто позаимствованным из знаменитого адажио соль минор Джадзотто.

Ройбен невесело усмехнулся.

— А ведь верно, именно так он и звучал.

— О, да, у Хокана очень непростой голос. Но такие голоса у всех здесь. Голос Феликса напоминает фортепианный концерт Моцарта — он всегда полон света, а Сергей… в голосе Сергея звучит Бетховен.

— Не Вагнер?

— Нет, — улыбнулся Фил. — Бетховен мне больше нравится. Что касается Хокана, я еще на приеме почувствовал в нем тоску, пожалуй, можно сказать, какую-то глубокую меланхолию, надрыв, и еще он, похоже любил Хелену, несмотря даже на то, что она страшила его. Я это заметил. Его пугали те вопросы, которые она задавала мне. — Он покачал головой. — Да, Хокан — это скрипка из адажио соль минор.

— Но что ты думаешь о себе? — спросил Ройбен. — Тоже считаешь, что все закончилось хорошо? Ведь чтобы спасти тебе жизнь, обратились к Хризме и ты стал одним из нас.

— Но разве я уже не сказал, что думаю об этом? — осведомился Фил.

— Думаю, в том, что

такой

вопрос я задал дважды, нет ничего страшного.

— Конечно, нет, — ласково ответил Фил. Он откинулся на спинку стула и посмотрел на сына с улыбкой, в которой угадывалась едва заметная печаль. — Ты так молод, и так наивен, и по-настоящему добр сердцем.

— Разве? Я всегда хотел, чтобы ты стал одним из нас! — прошептал Ройбен.

— Отправляясь сюда, я знал, что делал.

— Но откуда же ты мог это узнать?

— Меня влекла сюда не тайна, — объяснил Фил, — а безумный расчет на то, что вот этим твоим друзьям действительно известен секрет вечной жизни. О, да, я знал, что такая возможность существует. Я довольно долго складывал кусочки мозаики, точно так же, как и мать. И дело не только в той фотографии из библиотеки или явной неординарности тех людей, которые живут здесь вместе с тобой. Не только в тех анахронизмах, которые частенько проскакивают в их речах, и в необычных точках зрения на те или иные вопросы. Черт возьми, мы же сами из-за твоей манеры разговаривать всю твою жизнь то и дело посмеивались, что ты, дескать, подменыш, подброшенный нам эльфами. — Он покачал головой. — Так что ничего удивительного не было и в том, что ты собрал группу друзей, таких же, как и сам, не от мира сего, которые подчас ведут себя и говорят так же необычно, как и ты сам. А вот бессмертие, конечно, завораживает и влечет неудержимо. Что да, то да. Но я не уверен, что до конца верил именно в эту часть моих построений. Сейчас я сам не знаю, во что верил. В то, что человек может обернуться зверем, поверить куда легче, нежели в то, что он будет жить вечно.

— Это я прекрасно понимаю, — сказал Ройбен. — Я ведь и сам чувствую точно то же самое.

— Нет, то, что привело меня сюда, было, пожалуй, несколько приземленнее и в то же время глубже и значительнее. Я отправился сюда, чтобы поселиться вместе с тобой в этом благословенном месте, потому что должен был это сделать! Должен, и все тут. Мне было необходимо отыскать тут укрытие от мира, которому я отдал всю свою продолжительную, тусклую и незначительную жизнь.

— Папа…

— Нет, сынок. Не спорь со мною. Я отлично знаю себя. И знаю, что должен был прийти сюда. Должен был поселиться здесь. Мне было необходимо провести оставшиеся дни в каком-то таком месте, где мне действительно хотелось бы находиться, делать что-то такое, что было бы важно для меня — пусть даже нечто банальное. Гулять по лесам, читать свои книги, писать мои стихи, смотреть на этот океан, на этот бескрайний океан. Необходимо. Я не мог больше жить, постепенно, шаг за шагом, продвигаясь к могиле, жить, задыхаясь от сожалений, раскаяния, горечи и разочарования! — Он громко, сквозь зубы, втянул воздух, как будто ему вдруг сделалось больно. Его глаза были устремлены в какую-то невидимую точку на едва различимом горизонте.