Дара. Анонимный викторианский роман
Шрифт:
Неся перед собой свое подрагивающее от нетерпения орудие, я подошел к постели. Я не мог оторвать взгляда от предмета своего вожделения и невольно подумал, насколько женское святая святых изящнее и аккуратнее того хозяйства, которое обычно болтается из стороны в сторону между ног у мужчины. Я лег на нее, но вспомнив о ленте, обвязанной вокруг моего члена, хотел было снять ее.
Дара взмолилась:
— Прошу тебя, милый, оставь ее на нем. Она будет щекотать мое воображение… и попу, когда ты войдешь в меня.
Заметив на моем лице сомнение, она печально протянула:
— Ну, пожа-алуйста…
Разве я
Ни одно наслаждение во всем мире не может сравниться с этим чувством — когда обволакивающая, горячая, нутряная плоть расступается, чтобы принять в свои тесные объятия твой пылающий, настойчивый орган.
Эти игры с желтой лентой так завели меня, что страсть совершенно затуманила мне голову. Несколько мощных толчков — и я застонал от облегчения, освобождаясь от груза горячего семени, хлынувшего из меня. Но Дара так радостно и возбуждающе извивалась подо мной, ловя каждое мое движение, что страстный пыл сразу же снова овладел мной. Но теперь мой первый порыв был удовлетворен, и нетерпение больше не мешало мне наслаждаться любовной игрой. Вспомнив, в какой восторг привели ее наши забавы с подпрыгивающим членом, я подергал им у нее внутри. Это сразу же подействовало: она схватила меня за шею и впилась в мои губы страстным поцелуем. Она переставала целовать меня только для того, чтобы попросить повторения.
Когда я начал уставать, попросил ее попробовать проделать со мной нечто подобное при помощи мышц влагалища и пообещал, что за каждый раз она будет вознаграждена нежным поцелуем. Она начала с легкого пожатия, но как только ее движения стали усиливаться, я почувствовал, как затрепетал у нее внутри мой напряженный член. Ощущение было настолько необычным и возбуждающим, что даже самые горячие поцелуи не могли выразить моей благодарности. Все же я держал свое слово и каждый раз все глубже и жарче проникал кончиком языка в ее полуоткрытый, жадный рот.
Когда ее пожатия стали ослабевать, я сменил ее и сам продолжил игру. Так мы забавлялись больше часа. Почувствовав, что мои ощущения вновь обостряются, я приподнял над постелью ее зад и начал неторопливо скользить в ней взад-вперед. Она потянулась мне навстречу и с готовностью подхватила ритм моих движений. Темп нарастал все больше, вместе с ним росло и наше возбуждение, пока мы не вцепились друг в друга с какой-то бешеной силой.
Закрыв глаза и до скрипа стиснув зубы, она мотала головой из стороны в сторону, ее руки судорожно впивались в мои плечи, она достигла экстаза в ту же секунду, когда в ее недра горячей струей брызнуло освобожденное семя. Когда сотрясавшие нас спазмы постепенно утихли, мы, обнявшись, блаженно опустились на подушку, наслаждаясь нежными ласками и мягкими объятиями принявшей нас постели. Я услышал свой голос, вновь и вновь повторявший: «Я люблю тебя. Люблю, люблю тебя, милая Дара».
Она ничего не отвечала, и я, приподнявшись, посмотрел на нее. Ее побледневшие губы были полуоткрыты, на длинных шелковистых ресницах блестели слезы.
— Милая, с тобой все хорошо? — спросил я ее тревожно.
Она
— Я не могу пошевелиться, мне хочется, чтобы время шло, а я продолжала лежать вот так, не шевелясь, день за днем переживая это ощущение, — тихонько мурлыкала она, скорее разговаривая сама с собой, чем отвечая на мой вопрос.
Я нежно поцеловал ее в губы, повернулся на спину и, сладко потянувшись, вытянулся во весь рост. Я любил Дару, любил эту уютную комнату и нашу кровать; я любил весь мир и всех людей, которые в нем живут. В этом блаженном состоянии мне казалось, что время остановилось, что не будет больше ни «сегодня», ни «завтра».
Когда я начал медленно пробуждаться от глубокого сна, сквозь плотную ткань занавесок уже пробивались первые лучи утреннего солнца. G чувством полнейшего удовлетворения я с хрустом потянулся и, повернувшись на бок, посмотрел на Дару. Она лежала лицом ко мне, ее волосы разметались по подушке, а губы были приоткрыты, как у дремлющего младенца. Мое движение, должно быть, потревожило ее, потому что она распахнула глаза и с простодушным весельем посмотрела на меня. Лицо ее осветилось милой улыбкой, и на щеках сразу появились знакомые ямочки.
Я услышал свой голос, вновь и вновь повторявший: «Я люблю тебя. Люблю, люблю тебя, милая Дара».
Пока она устраивалась у меня на груди, я невольно спрашивал себя, кто же она на самом деле — обольстительная колдунья, которая вчера в неверном свете пламени доводила меня до неистовства своими чарами, или вот это безыскусное создание, доверчиво, как ребенок, льнущее ко мне и ждущее невинной ласки и нежного объятия?
Хотя по тому, как уверенно она приняла в себя мой член в первый раз, когда мы слились с ней в страстном порыве на придорожной траве, я понял, что она уже не была девственницей, но никакого любопытства по поводу ее прошлого не испытал — так захватила меня пробужденная ею страсть. Покоренный ее обаянием и красотой, я даже не задумывался об этом, но сейчас спрашивал себя — неужели она и раньше любила кого-нибудь так же самозабвенно, как сегодня она любит меня? Был ли я исключением или ей часто доводилось раскрывать свои объятия и дарить свои прелести всякому мужчине, который завладеет ее фантазией?
Мысленно возвращаясь к первому дню нашего знакомства, я вспомнил, как легко — слишком легко — мне удалось ее завоевать. Она была даже больше, чем просто согласна: отдаваясь мне в первый раз, она руководила мной. Чем больше я думал обо всем этом, тем больше во мне укреплялось подозрение, что любовь тут ни при чем, что в действительности она принадлежит каждому мужчине, который окажется в состоянии удовлетворить жаркий зуд ее страсти.
Дыхание стеснилось у меня в груди, я лежал, уставившись в потолок невидящими глазами и до крови впившись ногтями в собственные ладони. Все нараставшая ярость клокотала во мне, лишая меня способности здраво рассуждать. Обезумевшее воображение рисовало мне картины того, как Дара в самых развратных позах отдается другим мужчинам.