Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса
Шрифт:
Но ту партию они продули. С треском. Тускены им подгадили так, как не подгадил Палпатин. Кого было б ненавидеть за случайный взрыв? А в случае захвата и убийства объект для ненависти реален. Да ещё болван Кеноби подбавил. Играл и играл втемяшенную запись: это лишь сны, они прекратятся. Выражал общее отношение Храма к родственным связям. И привязанностям вообще. Довыражался.
И всё. Смерть матери омыла мальчишку так, что здесь всё содрогнулось. Не отчаяние от потери, не слабость. Ярость и жестокость. За одну ночь он умер и родился вновь. Настоящий.
Вместо того чтобы стать
«Ты Избранный… ты же должен был убить ситха…»
Блеяние Кеноби на краю горящего моря. Сам не понимал, что говорит. А говорил он то, что и был должен. Потому что основной функцией избранного от Великой Силы было — уничтожить эту личностную и весьма сильную тварь. Свобода воли, которой нет. Которой просто нет у девяноста девяти процентов. Была — у этого. И у его мастера.
Он восхищался ими двумя. Уже после Мустафара, когда Вейдер выжил, было ясно — всем им придётся скверно. Потому что эти двое — смогут. Мир переделать. Силу противопоставить. Им всем противостоять. Учеников найдут… и нашли — каких. Никогда не разменивались на слабых. Не десять тысяч — где-то полторы сотни. И сто пятьдесят — стоили десяти тысяч. Для мира Великой Силы.
Откуда такие эмоции — у него? А надоело. Надоело вечность — глядеть в зеркало и видеть там самого себя. Захотелось посмотреть в окно. На что-то другое. Увидеть не собственную физию — сам мир. Не умиляться на созданные тобой законы. На то, как замечательно функционирует вверенная тебе территория. Как здорово ты её преобразил, построил, окультурил. Как она становится от года лучшей и лучшей, а делают её такой живые марионетки.
Как всё больше она становится похожей на отражение самого тебя.
Смерти нет, есть Великая Сила. А идеал — чтобы мира не было, а была только она.
И сам ты выбрал такой мир. И ничего не можешь поделать.
И вот пришли — двое. Тёмных лордов. Аморальных людей. Эгоистов. Ситхов. Убийц. Манипуляторов. И начали строить мир под себя. И мир Великой Силы потерял любой баланс. Потому что то, что казалось таким правильным, когда к этому прикладывались твои руки — оказалось непереносимым, когда на это сподвигалсь чужая рука. Вы что? С ума сошли? Что это такое? Решили подчинить мир… себе… под себя… Аморальность, беззаконничество… Мир не может, не должен никому служить… только нам. Но мы это делаем не для себя, а для высшего блага, потому мы знаем, в чём заключено высшее благо, мы его вывели в наших лабораториях… как плесень.
Я живу в отвратительном мире. Я приложил к этому руку. Я хотел,
Я не помню своего имени. Вида. Расы. Лица. Я не помню своей жизни. Той, которая была жизнь. И другие тоже забудут. Эти. Новички. Они пока помнят свои имена. Свои жизни. Но уже в жизни став — всего лишь тем, через что проходит наиболее ясно общее воление и закон…
Мы забыли, что такое война. Не когда используют — когда бьют.
У нас будет шанс это вспомнить.
Гости съезжались на бал. Но музыку будут заказывать ситхи. И он… пожалуй, напоследок он всё-таки станцует.
Как долго он не сражался. Как давно не танцевал.
Лица тех, кто рассаживался за столом в большой комнате. И кто стоял и беседовал рядом. Их голоса. Фигуры. Взгляды. Лёгкие мимические движения. Скупые жесты. Та пантомима, что создаёт спектакль. Не игра. По крайней мере, не сознательная. Но, в конечном счёте, сходясь на сбор, общая масса что-то составляет. Толпа — организм. В толпе это выявлено всего чётче. Но любая группа, соединённая чем-то общим — тоже организм.
Увидеть — хотя бы одну компанию без общего лица. Невозможно. Всё равно лица собранных вместе будут повёрнуты к центру. Всё равно это будет одно лицо. Любая общность растворяет.
Он закрыл глаза. Вдохнул, открыл. Философские и психологические экзерсисы. Мало ли, что он думает там. Впрочем, он действительно видел общее лицо того, кто собрался в этой комнате. Темноватой зале. За длинным чёрным деревянным столом. Прочным, отполированном тысячью ладоней. С шероховатой поверхностью, к которой так приятно прикасаться…
— Ты о чём-то задумался? — спросил его Шат, материализуясь у левого локтя.
— Привычка думать — не самая худшая изо всех, — ответил он. — Тебе же думать некогда: ты принимаешь гостей.
— Что? — затормозил Шат, который было продолжил свой путь по заданной траектории. Гостеприимный хозяин, которому надо подойти к каждому.
— В моей фразе смысл ясно выражен и чётко обозначен, — сказал Рэк. После чего подобрал плащ и, не обращая внимания на Шата, двинулся с места — тоже в заданном направлении. Он наконец увидел того, к кому хотел подойти.
— Как бы сказать: вечность добрая? — обогнув несколько беседующих групп, он остановился и приветствовал нужное ему существо.
— Юмор? — спросил его собеседник с уровня плинтуса. Магистр Йода пожелал и в вечности оставить себе ту же форму, цвет и размер. Что было не слишком характерно. Для большинства присутствующих.
— Юмор? — всерьёз задумался Рэклиат. — Почему? Здесь не имеет значения смена дня-ночи. Любых сезонов. Здесь, собственно, вечность… и она должна быть доброй или, по крайней мере, комфортной. День сменяется ночью, зима через весну переходит в лето. Перемены — вещь замечательная в несовершенном мире. Может быть лучше, может быть хуже. Но, по крайней мере, будет иным. Качественная же характеристика вечности в том, что она — неизменна.