Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Jamique

Свобода. Ото всего и ото всех.

И прозрачная трезвость утра, сдобренная контрастным душем; дека, датапад, или на лекцию, или на практику в здание Сената. Деловая молодая леди, приветливая, вежливая, непроницаемая.

В конечном счёте. Она сделала свой выбор. И выбрала такую жизнь. Политика. День может начаться утренним взрывом и тремя кровавыми кучами одежды у искорёженного трапа. Одежды, которая секунду назад была людьми, двигалась и дышала. Продлиться пламенной, никому не нужной речью в зале Сената, а закончиться — вечерним фуршетом, полным мёртвых рож.

Вкус

смерти на губах, пощёчина по лицу. И пустота в сердце.

Дело не в опасности. Совсем нет. Опасность… прозрачная улыбка мира, который хочет твоей смерти… холодок в самый жаркий день. Это почти привычно. Вопрос — в другом. В выборе, который сделала. Точней, в выборе, который сделали за неё много лет назад, а она, войдя во взрослость лет и здравый рассудок, его подтвердила. Политика. Пёстрые карты в руках, фальшивые улыбки, искренняя ненависть. Впрочем, до ненависти тоже поднимался не каждый. Политика как тасовка улыбок и лиц, слов, которые ничего не значат, дел, направленных на примитивную цель. Чтобы данному сенатору от данной планеты было сытно и удобно. И девяносто процентов сил — вкладывалось в это. Политика, как искусство разнообразных подножек… борьба по-сенатски. Даже жажды власти в них не было — почти. Просто как таковой — власти. Как они могли её хотеть? Власть — тоже особая потребность. Она требует шевелиться, делать, решать. Примитивное желание поиздеваться над своим маленьким коллективом подчинённых — не в счёт. Всё это игры пошлого толка. Но ей-то что в этом нужно, что? Она ведь могла выбрать иной род деятельности, в котором куда больше свободы. Плюнуть на политику, уехать к себе, всё равно проблема немедленного заработка на жизнь не стояла перед ней.

Остановил — цинизм. Циничная усмешка человека, который варился в большой политике с очень юных лет, и термин «свобода» смешит его до истерического спазма. Можно уехать чёрт знает куда, заняться датападомарательством, выражать образы и мысли. Никому не мешать. Быть наедине с землёй и небом. А галактика будет продолжать не только сверкать мириадами звёзд. Небо, воспетое поэтами, воспринимается прагматично. Вот это — путь на Коррелию, там скопление звёзд Центрального ядра, а Корускант… Один сектор, второй сектор, этот не поделил власть с этим, а вот та группа звёзд…

Никаких светлячков в небе, почти возле каждого светлячка кто-то выживает и живёт. И им всем становится тесно на огромной спирали звёзд. Даже свобода безразличного пространства стала тесной клеткой, в которой грызутся виды. Не то чтобы она желала всем мира и добра. Но иллюзия свободы вылетела из её головы в четырнадцать лет. Свобода — мираж. Или подчиняешься. Или подчиняешь. Она-то прекрасно знала, как можно поиметь существо, мнящее себя свободным.

Она выбрала власть.

…и… что же случилось?

Что произошло?

Как?..

Она…

Она летит в никуда с разрывом в двадцать пять лет. Ей не более чем тридцать. В мире за это время прошла целая жизнь. И не одна жизнь оборвалась. В мире за это время сгорел и был заново построен мир. Всё изменилось. Вместо резких всплесков и колебаний её окружали прозрачные чёрные

стены. И о чём она? О любви? О своей, маленькой, конкретной… Всё-таки она касалась человека, который был способен изменить мир. Если бы его энергия не плескалась в нём порой сильно и неумело, и если бы он не изливал большую её часть в привязанности, которые ослабить не мог.

А ведь она тоже хотела изменить мир. Она точно помнит, что хотела. Они… в этом сошлись. И… когда же… всё изменилось? Когда она перестала этого желать? Когда… вдруг захотелось… изменить не мир — человека?

Зачем она вернулась, как, почему летит туда, куда летит? Взгляд мельком мазнул по зеркалу: надменное лицо, презрительные глаза и губы. И смерть за стёклами глаз.

Она опустила голову и рассмеялась. Всё просто. Очень просто. Очень.

Я всего лишь хочу жить. Я жить — буду.

Смерти нет

Найти-найти-найти…

Отыскать…

Через вечность. Через листву. Через свет.

Одну из тех, что недорастворилась.

Вернуть к жизни. Вернуть…

Перед глазами кружит сияющее колесо. Слепит. Спицы в небе. Прорези, похожие на лепестки, в куполе, высоко. Колесо света. Колесо Силы.

Почему она подумала именно так?

Возвращалось дыхание. Возвращался свет. Лицо рыцаря над головой.

— Вам… легче?

Она попыталась понять. Попыталась подняться.

— Тссс, лежите, тссс… Вы слышите меня?

— Кто вы? — голос чужой, в рот будто набили песка.

— Вы меня не помните?

— Помню, — сказала она. — Только вы мертвы.

— Вы — тоже.

— Я и не сомневалась.

Она неожиданно усмехнулась при этих словах. Сами слова были, в некотором смысле, неожиданны для неё. И то, как легко она села, отстранив руку джедая.

Да. Купол над головой. Прорези-спицы в нём. Лепестки. Колесо. Великое колесо бытия.

— Что вокруг? Храм джедаев?

— Вы в мире Великой Силы…

— Всё равно. Это Храм джедаев? Во многих мирах, гранях и плоскостях?

Лицо рыцаря на миг дёрнулось озадаченностью.

— Да, — сказал он. — Такая теория есть… — он запнулся и рассмеялся. — Подтверждённая практикой, — он обвёл рукой. — Да. Этот храм надстоит над Храмом.

Она медленно оглянулась вокруг. Стены. Однотонные, неплотные. Будто пространство сгустилось и дрожит. Колесо-спицы кружит над головой. Воздух. Много воздуха. Открытое пространство. Воздух тоже дрожит. Синь.

— Я рад, что вы сумели выжить.

Она взглянула ему в глаза. С трудом не отвела взгляд.

— Но я не выжила.

— Вы не растворились. А я… должен повиниться перед вами. Я не смог уберечь вашего сына. А должен был. Я взял на себя ответственность за него.

— И таки не сложили?

Он вздрогнул и невесело улыбнулся:

— Вы правы. К сожалению, то, за что мы берём на себя ответственность, мы забираем с собой. Куда угодно. Хоть в Великую Силу. Я так и не освободился. И не буду свободен, пока… Впрочем, — пожал он плечами, — для вас это не так важно. Точней, для вас это вряд ли важно вообще. Моя ответственность перед собой.