Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
Шрифт:
Она сообщила мне о его игре: ни слова правды. И как она заставила его прекратить лгать. «Мне нравится ваше остроумие, — игриво заметила она, — но не нравится ваша обманная игра. Говорите мне правду. Только правду».
И вот он открыл ей свою душу. Признался о жене, признался о ребенке. Признался в своих страхах и надеждах.
— И каков же ваш вердикт? — спросил я.
— Он любит жену, — ответила она. — Но грешит. Она не привлекает его как женщина.
— Черт с ней, с женой, — сказал я. — Расскажите
— Он любит свой город, — сообщила она. — Но его любовь весьма своеобразна. Он презирает его правительство. Ему нравятся идеалы республики, но претит то, во что она превратилась в реальности. У него есть некоторая власть — благосклонность гонфалоньера. Но также много врагов. Он опасается, что они строят козни против него. Он считает, что его недооценивают.
— Флорентийцы не любят вас, — продолжила она. — Они вас боятся. Никколо считает, что будет трудно убедить их стать на вашу сторону.
— Его послали сюда вести переговоры. Послали наблюдать. Но ничего не обещать и ни на что не соглашаться. Ему хотелось бы изменить такое неопределенное положение.
— Он восхищается вами, — продолжила Доротея. — Вы для него своего рода герой. Но у него странное мнение. Его восхищение связано не с вашим обаянием… а с вашими действиями. Он смотрит на власть, как анатом — на человеческий организм. То есть препарирует и исследует. Он полагает, что вы человек новой породы. Своего рода сверхчеловек. В глубине души он мечтает о вашей победе. Он любит Флоренцию… но также любит Италию. Мечтает, что вы завоюете ее. Мечтает, что вы ее объедините.
Я увидел мое будущее — возвышенное, прославленное. Покорившуюся мне Флоренцию и правящего ею Макиавелли.
— А чего он хочет добиться? — спросил я. — Лично для себя. Какое ему нужно вознаграждение? Каковы его желания?
— В общем-то, ему нужны деньги, — сообщила Доротея. — Но мечтает он вовсе не о них. Он мечтает о власти. Не над вами… а под вашим руководством. Мечтает воплотить в жизнь свои идеи.
Я обдумал ее доклад. Задумался о личности Никколо Макиавелли. Как можно использовать его в моих целях? И какой подобрать к нему ключ?
— Мне он понравился, — добавила она. — Такой забавный и умный. Мне хотелось бы понравиться ему. Не благодаря нарядам или соблазнительным округлостям… а благодаря моим чисто человеческим качествам.
Я перестал слушать. Она опьянела и несла всякий вздор. Хотя я понял, что подразумевали ее слова. Флорентийский посланник умен и хитер… меня порадовало его одобрение.
Меня окружали льстецы. Они пресмыкались передо мной, выпрашивали подачки. Подхалимы, поклонники, подпевалы. Они надоели мне до смерти.
Я жаждал умного, честного общения. Как с Леонардо. Людей с ясным видением. Людей, способных думать самостоятельно. И таких, кому достаточно
— Ну и как же вы расстались?
— Он пытался поцеловать меня. Я оттолкнула его… кокетливо. Он спросил: «Мы еще увидимся с вами?»
— И что вы ответили?
— Я задумчиво произнесла: «Кто знает…»
— Да, вы увидитесь.
— И что же дальше? — спросила она, поцеловав меня.
— Вы встретитесь с ним опять. Но не сразу. Пусть поволнуется… дадим ему помечтать. Дадим расцвести его желаниям.
— А что вы думаете о Леонардо, вашем творце?
— С чего вдруг вы вспомнили о нем?
— Может, я могла бы «узнать и его душу»?
— Леонардо на нашей стороне. Мне не нужны дополнительные сведения о нем.
— Это не похоже на вас, — заметила она. — Такая доверчивость.
— А что, если моя недоверчивость обернется против вас? — спросил я.
— Почему?
— А почему вы так заинтересовались Леонардо?
— Потому что он великолепен. И знаменит. И потому что мне скучно.
— У меня нет необходимости шпионить за ним.
— Может, тогда он напишет мой портрет?
Я рассмеялся. Так во всем виновато тщеславие? Но да… ее портрет. Она моя… моя куртизанка, мой шпион, мой украденный трофей. Но однажды мне, возможно, придется избавиться от нее. Если останется ее портрет… как своеобразный сувенир…
— Ладно… он может написать ваш портрет. Я повешу его на стене в моей спальне.
20
Кальмаццо, 15 октября 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО
Раннее утро. Я уже в полном боевом облачении, и лекарь выдал мне пилюли; они будут целый день сдерживать муки «французской болезни», как загнанного зверя. Хотя, прибавил он, потом я испытаю двойные мучения… но это уже будет не важно. Радость победы смягчит мою боль.
Выйдя из палатки, я окинул взглядом уходящий вдаль склон холма. В синеватых сумерках точно звездочки горели лагерные костерки. От холода люди быстро одевались и получали порции утренней овсянки. Я вдохнул привычный запах дыма, смешанного с потом. Давненько канун сражения не вызывал у меня такой нервной дрожи.
Я заметил вышедшего из своей палатки Джанпаоло, и мы с ним направились на дальнюю смотровую площадку холма. Оттуда нам открывалась позиция противника. Каким маленьким и уязвимым выглядел он с такого расстояния, словно его можно уничтожить голыми руками! Неприятельские костры казались крошечными красными точками, всего лишь тлеющими угольками.
— Наш информатор, несомненно, уехал вчера вечером с небольшим отрядом, — сказал Джанпаоло, — поэтому мы можем убивать всех без сожаления. Вителлодзо, вы еще тревожитесь, что это может быть ловушка?