Дарвин
Шрифт:
Два тома о морских желудях («The Balanidae, or sessile cirri-pedes; A monograph on the fossil Balanidae»), названные автором в письме Хаксли «нудными книжонками», были завершены 2 сентября 1854 года. Реакция та же, что на первые: специалисты расхватали, общественность хранила молчание. Никто не знал о предмете больше автора, никто не мог ни опровергнуть его, ни подтвердить, никто не понял, на что он намекает. Впрочем, один имеющий уши нашелся: Филипп Госсе, популяризатор науки, проповедник-евангелист: «Метаморфозы, которые проходит в своем развитии личинка, — процесс столь замечательный, что кажется невероятным, но исследования м-ра Дарвина доказали, что путями, определенными Господней мудростью, маленькая водная блоха превращается в окаменелого морского желудя… Если подобные изменения имели место в истории знакомых нам животных; если лошадь, например, когда-то была рыбой и прошла череду модификаций, превращаясь в окуня, угря, птицу,
Глава седьмая.
СЕКРЕТНЫЕ МАТЕРИАЛЫ
Жил-был гомо советикус, не менялся, ибо был идеально приспособлен к строю, изолированный железным занавесом, ни с кем не скрещивался; вдруг — бац! — другой строй; он должен превратиться в гомо капиталистикус, и вновь будет ему счастье, а особи, что не сумеют, вымрут. Примерно так Дарвину раньше представлялось происхождение новых видов. Но усоногие поведали ему, что меняются все, беспрестанно, понемножку, без особенных причин. К 9 сентября 1854 года, когда Дарвин «начал разбирать заметки о видах», он знал и другие факты. Много разных животных обитает не на островах, а на материках, где ничто не разделяет их и один вид зачастую не вытесняет другой, а живет с ним бок о бок, и условия их жизни одинаковые, а сами они почему-то разные. Как это получается? 30 января 1855 года: «Теория Происхождения подразумевает дивергенцию, я думаю, что так поддерживается разнообразие… Это не конечная причина, но простой результат борьбы… организмы тесно связаны с другими организмами». Что это за штука — дивергенция?
В 1776 году Адам Смит писал: «Улучшение производительности труда и большая часть мастерства… были последствиями разделения труда». Дарвин предположил, что есть экологическое разделение труда: каждое существо занимает свою нишу («место в экономии природы»). Аналогия природы с «фабрикой» не нова, ее предлагал, например, французский зоолог Мильн-Эдвардс (Дарвин его цитировал): один питается такой травкой, другой эдакой, одному удобно плавать мелко, другому глубоко. И Лайель об этом писал. Но считалось, что число «должностей» на «фабрике» регламентировано Богом или законами. А Дарвин предположил, оно никем заранее не оговорено и потенциально бесконечно; сами организмы, перестраиваясь и перестраивая отношения друг с другом, создают ниши, каких не было.
Но как это происходит? Были рабы, из них получились крепостные, из тех ремесленники? Нет: крестьянин породил не «ремесленника вообще», а разных ремесленников — кузнецов, пекарей, аптекарей; и каждый не вытеснял другого, а занимал свою, им самим созданную нишу; и они ветвились все сильнее — на смену «врачу вообще» приходили стоматологи, невропатологи и гастроэнтерологи, и постепенно их предок — «врач вообще» — вымер как вид; вымер кучер, дав жизнь водителям трамваев, троллейбусов и такси. Потенциально есть бесконечное множество ниш, о которых до поры до времени никто не знает; научился какой-то лекарь хорошо лечить зубы и стал в конце концов стоматологом, хотя раньше никому бы и в голову не пришло, что может быть такая узкая специализация. И все взаимосвязаны, занятие одной ниши влечет за собой освоение другой: если появились люди, играющие на музыкальных инструментах, значит, рано или поздно они перестанут сами их изготавливать и чинить, для этого появятся специалисты.
Такое ветвление Дарвин назвал дивергенцией: «Тенденция органических существ, происходящих от одного и того же корня, расходиться, по мере того как они изменяются, в своих признаках». Можно назвать его специализацией. Это принцип развития всего. Едва изобрели компьютер, как он начал ветвиться — ноутбуки, планшеты; разновидности не уничтожают друг друга, а занимают свои ниши, причем никто заранее не знал, что подобные специализации возникнут.
Классический пример дивергенции в природе — дарвиновы вьюрки. Все галапагосские вьюрки происходят от общего предка, прилетевшего из Южной Америки. (Как мы это узнали? Так же, как узнаем, кто отец ребенка, — методом генетической экспертизы.) Он ел семена, но их было мало, и некоторые из его потомков стали есть насекомых, в итоге получились семеноядные земляные вьюрки и две разновидности насекомоядных; земляные разделились на больших, средних и малых, и каждый ест определенные семена, и клювы у них разные. Число таких примеров бесконечно. В эфиопском озере Тана за десять тысяч лет (это очень мало) из одной случайно попавшей туда усатой рыбки Barbus intermedius развилось 14 разновидностей. Одна из самых ветвящихся групп — лемуры Мадагаскара, некогда пришедшие из Африки: одни научились плавать, другие лазают по деревьям; одни едят фрукты, другие — побеги; крошечные мышиные лемуры просыпаются, лишь когда цветет баобаб, чьим нектаром они кормятся.
Раньше Дарвин понимал борьбу за
Осенью 1854 года Дарвин понял, что никто ни к чему не бывает приспособлен идеально. Всегда могут найтись те, кто приспособится лучше. В ноябре он начал писать фрагмент о географическом распределении видов, где предположил, что если бы флору и фауну Южной Америки привезли в Австралию, американцы вытеснили бы аборигенов. Почему не наоборот? Потому что материковые виды более разнообразны, то есть ветвились сильнее, а это свидетельствует, что они прошли более суровую конкуренцию и потому лучше специализированы; закаленные в борьбе, понаехавшие могут вытеснить местных, и чем меньше островок, тем аборигены слабее. Но почему они слабы? Разве они не могут быть так же закалены? Да потому и слабы, что недостаточно специализированы. На Галапагосах живет дятловый вьюрок, по образу жизни и питания похожий на дятла. Он однажды ответвился от предка, и больше никто ему не мешает, меняться нет надобности. В то же время на материке настоящий дятел прошел куда более сложный путь, породив множество узких, но высококвалифицированных профессионалов. В равных условиях они дадут сто очков вперед вьюрку, лишь притворяющемуся дятлом; так певец-любитель, чьим голосом восторгается деревня, где у него нет конкурентов, померкнет перед настоящей, выдержавшей жесткий отбор звездой.
Появление закаленного чужака не просто ослабит его прямого конкурента; как считал Дарвин, оно вызовет «революцию» среди аборигенов, потому что внесение в систему одного нового элемента изменяет ее всю. Если в той же деревне обоснуется оперная труппа и откроет театр, переменится весь уклад и понадобятся люди новых профессий. Но островные виды, по Дарвину, «слабы» не только из-за низкой конкуренции. Он сделал гениальную догадку: у них «малый запас вариаций». Сейчас бы сказали: генетическое разнообразие меньше. А чем меньше разнообразие, тем выше шанс получить смертельные комбинации генов (если надо с закрытыми глазами взять из кучки разноцветных шариков два любых, при этом два черных означают «смерть», а в кучке всего два черных шарика, то вы вероятнее вытащите «смерть» из кучки в четыре шара, чем в четыреста).
Дивергенция, конечно, не на все давала ответ. Она не объясняла, почему на материке и близких к нему островах живут потомки одного предка. Как они попали с материка на остров?! Считалось, что это невозможно. Сейчас известно, что животные могут переплывать проливы, оседлав упавшие стволы: так в 1995 году на карибский остров Ангилла на глазах изумленных людей приехала компания ящериц Iguana iguana. Дарвин подобных случаев не знал, да и не могли все животные и тем более растения путешествовать так. У него был в этом вопросе союзник, геолог Форбс, считавший, что в древности между континентами были «мосты» — полоски суши. Но Дарвин не верил в мосты: непонятно, откуда они взялись, куда делись; как бы выгодна ни была ему эта гипотеза, он ее принять не мог. Надо искать иной способ.
Он решил отдохнуть перед решающей битвой. В январе 1855 года снял для всей семьи квартиру на Аппер-Бейкер-стрит, прожили месяц, было холодно, Крымская война, правительственный кризис, Эмма хворала, но все же развлеклись, ходили по театрам, Генриетта вспоминала, что отец был весел и оживлен. Работать не переставал, вновь нарисовал ветвящееся дерево, записал: «Расхождение усиливается, побуждая производить все новые отклонения». 15 февраля вернулись домой: у него уже были несколько гипотез и план работ по их проверке.