Дарю, что помню
Шрифт:
Я тогда понял, почему мексиканцы посещали спектакль «Иван» с большей охотой, нежели «Вишневый сад», и принимали первый более активно. Но отзывы, самые восторженные, давали о том и о другом равногорячие.
– Вы заправский театрал! Театровед! – похвалил я швейцара.
– Я двенадцать лет работал в разных театрах. Был я и электриком, и помощником режиссера, и даже маленькие рольки в комедиях играл, даже с текстом – две-три реплики. Сейчас часто в театр ходим всей семьей. Брат мой младший – администратор в главном городском театре. Меня инфаркт сломал, но я еще ничего себе. Видите, могу и чокнуться.
В автобусе, который вез нас на спектакль,
– Товарищи! Два дня назад, на симпозиуме (на каком не помню. – Е.В. )Михаил Сергеевич Горбачев произнес замечательную речь. Он призвал великий русский народ и все другие народы к консенсусу и вселил уверенность в благополучном исходе перестройки, так как объявлено ускорение всего и вся. С ним на симпозиуме была Раиса Максимовна. Поздравляю вас. – Он зааплодировал.
За ним многие тоже зааплодировали, но так как в это время автобус прибыл на место назначения и остановился, получилось так, что мы благодарим аплодисментами шофера за артистизм вождения. Водитель встал из-за руля и стеснительно поклонился пассажирам. Хорошо получилось, очень хорошо, потому что аплодисменты мгновенно приобрели другой смысл. Выходя из автобуса, никто не вспомнил ни о речи «одного из наших руководителей», ни о докладе генсека, ни любви его к супруге, все говорили про мага и волшебника – замечательного шофера нашего огромного автобуса, превращавшегося под его управлением в послушную игрушку – как «один из руководителей» под управлением газет в то же самое. «Вот бы ему, – подумал я, – со швейцаром мексиканским поговорить. Может быть, глядишь, и театру нашему чего-нибудь интересненького перепало бы. Да Бог с ними, с пастухами, рыбаками и швейцарами! Что они в разного рода „сквозных действиях“, „сверхзадачах“ да соцреализме понимают? Смешно!»
Перед отъездом из Гуанахуато я все-таки представил швейцару «одного из наших руководителей». Руководитель привык к полифоническому почитанию, поэтому мы со швейцаром маленько потратились и угостили его, после чего он очень хвалил и возносил простых людей.
Швейцар. Очень мне понравились Ваши спектакли! Только вот в толк не возьму – на сцене Ваших артистов не больше 10–15 человек, верно, господин?
Руководитель. Совершенно верно. (Он хотел было чокнуться, чтобы овладеть очередным подаренным глотком, но швейцар остановил его.)
Швейцар. Наш администратор сказал мне, что Ваша делегация состоит из почти 50 человек. Это что – охрана?
Руководитель. Нет, нет, что вы! (Хохочет.)Очень остроумно! Нет, это представители дирекции, помощники режиссера и режиссеры, суфлеры, гримеры, врачи и осветители, художники и рабочие сцены, заведующий постановочной частью, электрики, председатель профкома и парткома.
Швейцар. (зашелся смехом). Богато живете, поэтому
Руководитель засмеялся, чокнулся со швейцаром, выпил последнюю рюмку, загрыз орешками и подытожил «заседание»:
– Очень толково говорите, очень! Было приятно познакомиться! А страна наша действительно великая и богатая, поэтому чужими услугами не пользуемся ни у себя, ни в заграничных гастролях. Спокойнее, знаете ли. Приезжайте! Буду рад Вас видеть в Москве! – Он похлопал моего друга по плечу и ушел. Друг что-то сказал, а переводчик тихо перевел его слова:
– Большой человек. Добрый! Такого и угостить не жаль.
7 ноября. Праздничный прием в нашем посольстве в Мехико. Какое-то не поддающееся описанию волнующее состояние поселяется при посещении в чужой стране клочка земли, принадлежащего всем нам за кордоном, где встречаешься с земляками.
Знакомлюсь с приглашенным на прием мексиканским дипломатом, когда-то работавшим в Союзе и прилично говорящем на русском языке.
– Малый театр – замечательный, страна ваша – очень замечательная и очень трудная. Но очень бесхозяйственная ваша страна. Очень много бюрократов. Нужно везде делать скачки с барьером. Жизнь ваша – это конкур с препятствиями. И знаете почему?
– Почему?
– Вы всегда неправильно пели одну строчку в песенке: «кто был ничем, тот станет всем». Это так не бывает, это так невозможно. «Кто был ничем» может стать «всем» только через силу, бандитство, убивание других. Очень неверные строчки в песне.
Такие глупые строчки есть в каждой стране в разных песенках. Я делаю коллекцию таких глупых строчек. У нас тоже есть такая песенка, что я должен любить каждого президента. А если плохой президент? Все равно нужно любить?
– О! Раз Вы коллекционируете такие перлы, я сделаю Вам праздничный подарок: более глупую строчку, чем та, которую Вы привели.
– Пожалуйста! Прошу Вас! Я очень Вам благодарен! Вот ручка, вот блокнот. Я слушаю и записываю.
– «А вместо сердца – пламенный мотор!» – тихо и медленно спел я.
– Не может быть! – воскликнул он и записал новый «экспонат» в свою копилку.
Через день я встретил коллекционера в театре. Он зашел ко мне в артистическую уборную поблагодарить за спектакль «Иван». Вместо принятого приветствия «добрый вечер» или «здравствуйте» он, пожимая мою руку, громко спел: «А вместо сердца – пламенный мотор!» На что я ответил: «Непременно любите любого Вашего президента». Мы обнялись как старые друзья – коллекционеры музыкально-поэтических шедевров!
Хлебосольный, очень красивый прием-банкет закончился в четвертом часу утра. Решили добираться до отеля пешком.
– Видите над башней луну? – сказали нам. – Вот и идите прямо на луну к башне. За ней – ваша улица и отель. Доберетесь минут за 20.
Прошли метров 200. Луна скрылась за облаками, а башня за домами. Куда идти? На наше счастье – навстречу полицейский на мотоцикле. Останавливаю. Показываю на каждого из нас троих, считаю – раз-два-три, для верности еще и по-немецки – айнц, цвай, драй. Протягиваю визитку нашего отеля «Фонтан» и, подложив под свою щеку ладонь, слегка похрапывая (хр-хр-хр!), даю понять, что мы, дескать, спим по указанному адресу, но… Я зашагал на месте, «озвучил» шаги – топ-топ-топ, приподнял плечи и развел руками.