Даша из морской пехоты

Срибный Игорь Леонидович

– Нас на этой голой вершине вычислят после первого твоего выстрела, – угрюмо прохрипел Сюткис, вонзая лопату в каменистую почву.

– Ты дурак, Брюно! – тихо сказала Сауле. – Никто не ожидает, что снайперы выберут такое открытое место для засады. Здесь нас будут высматривать в самую последнюю очередь. Это раз. Ну а два – я закончу свою работу гораздо раньше того мгновения, когда кто-то с той стороны попытается выяснить, откуда бьет снайпер! К тому же в грохоте артобстрела с русских позиций наши выстрелы никто не услышит!

Грязно-серый рассвет выдался хмурым и неприветливым. Около шести часов, когда Брюно уже закончил рытье стрелковых ячеек и снайперы

удобно устроились в своих «лежках», накрывшись камуфлированными накидками, с неба посыпался мелкий колючий дождик, а над полем боя поползли рваные клочья серого тумана.

– Нормально, Брюно! – подала голос Сауле. – Погодка как раз для нас! Ты только не мешкай, бей уродов, как только я подам команду.

Сюткис промолчал…

– Ты слышишь меня, Брюно? – не унималась Сауле.

– Слышу, не ори! – коротко бросил Сюткис. Он готов был убить ее прямо здесь и сейчас…

В 6:00 началась артподготовка. Над головами снайперов зашелестели снаряды, и Сюткис инстинктивно втянул голову в плечи, вжимаясь в землю.

Взревели моторы танков, и практически сразу Сауле обнаружила движение в нескольких метрах от основной линии окопов русских. Она настроила оптику бинокля и разглядела ход, выдвинутый вперед, в сторону поля. Ход был накрыт сверху каким-то хламом и присыпан каменной крошкой… Несомненно, это была стрелковая ячейка. Именно там, в ее сумерках, показался и исчез длинный ствол противотанкового ружья.

Сауле взяла винтовку и приготовилась ждать. Вскоре, откинув полог масксети, в ячейке показалась голова моряка с биноклем. На голове была надета офицерская фуражка, и Сауле стала плавно выбирать ход спускового крючка…

– Брюно, ты видишь? – спросила она. Сюткис со своего места должен был видеть то же, что и она. Но напарник молчал…

– Брюно! – Сауле забеспокоилась и повернула голову в его сторону.

– Чего тебе?! – голос Брюно звучал глухо, словно его засыпало землей.

– Что с тобой?!

– Ничего! Все в порядке! – Брюно шевельнулся в своем окопе.

Сауле повернула голову… Моряка в ячейке уже не было…

– Свинья! – выругалась Сауле. – Из-за тебя я потеряла цель!

«Значит, я сейчас спас чью-то жизнь!» – подумал Сюткис, но вслух ничего не сказал.

Сауле вновь взялась за бинокль. В пятидесяти метрах от первой обнаруженной ею ячейки она увидела вторую. Два моряка устанавливали ружье, накрытое мешковиной, пряча ствол между двумя замшелыми валунами. Сверху ей хорошо было видно, как они укладывают на бруствер длинные бронебойные патроны.

– Брюно! – она готова была стрелять.

– Вижу двоих с противотанковым ружьем! – отозвался напарник.

Сауле произвела два выстрела…

За час, прошедший после выхода немецких танков на позиции для атаки, Сауле убила шесть человек – три боевых расчета ПТР, полностью подавив противотанковую оборону врага.

Но, помаячив на виду у русских, танки отошли на исходные позиции. Так и не начав атаку…

Ночью Сауле в кровь разодрала ногтями спину своего любовника, отрываясь за потерянную цель и испорченное на охоте настроение… Почувствовав горячую кровь под ладошками и вдохнув ее запах, она вдруг испытала такой оргазм, о котором даже не мечтала…

Сюткис молча стерпел боль и унижение…

Глава 8

Старый начмед Наум Михайлович знал, о чем говорил… С первых же дней своей службы в госпитале Даша окунулась в тяжкий труд и познала крайнее напряжение своих физических и душевных сил.

Всем медсестрам, не только ей – новенькой – было нелегко… Они в госпитале делали все: и лечили, и дежурили, и ухаживали, и грузили, и носили, и

стирали, и варили, и кормили, и охраняли, и несли ответственность за оборудование и имущество госпиталя.

В середине ноября вдруг резко похолодало. С неба посыпалась снежная крупа, а мелкие лужи по утрам сковывало морозцем. Здание госпиталя не отапливалось. Раненых клали на пол, слегка притрушенный прелой соломой, прямо в одежде. Не хватало не только кроватей и матрасов, но и посуды. Только солдатские котелки да ложки…

Наум Михайлович, издерганный заботами, днями и ночами – весь на оголенных нервах, держался из последних сил, на одной воле, сжатой в кулак. Поскольку командование ничем помочь не могло – у него просто не было ресурсов для этого, Наум Михайлович однажды бросил все и поехал в Севастополь, по предприятиям и заводам. За шефской помощью… С кем он говорил и как, так и осталось тайной, но через пару дней в госпиталь привезли доски и брусья, и матросы из команды выздоравливающих стали делать из привезенного леса подобие коек, натягивая на деревянные рамы брезент. С какой-то севастопольской фабрики привезли уже готовые чехлы для матрасов, наволочки и техническую вату, и весь медперсонал с утра до ночи и с ночи до утра трудился, набивая этой ватой чехлы и наволочки. Готовые – тут же бросали на свежесбитые койки и укладывали на них тяжелораненых. Беспокойные раненые не лежали спокойно – в горячке они метались, бредили. Койки под ними рассыпались, раненые падали на пол – кто вниз головой, кто ногами, кто боком. Все это сопровождалось стонами, криками и, конечно, трехэтажным русским матом…

Особо донимали вражеские бомбардировщики. Немцы, как известно, не щадили никого и бомбили даже здания и палатки с медицинскими крестами. Однажды, когда хирургическая команда готовилась к сложной операции, начался авиационный налет. Рядом стали рваться бомбы, палатки медперсонала вспороли пулеметные очереди. Но никто даже не подумал прервать операцию, ибо промедление однозначно грозило смертью раненому. Никто не ушел со своего поста… Напряжение возросло до предела… И вдруг совсем рядом с операционной грохнул мощный взрыв. Колыхнулись металлические жалюзи, посыпались стекла… От удара взрывной волны разлетелись в разные стороны операционные сестры, и лишь хирург капитан Волошин стоял у операционного стола глыбой… Через несколько секунд медсестры и анестезиолог с ассистентом оправились от потрясения и вернулись к столу. Но… капитан Волошин стоял, низко склонив голову, повесив руки… Оперировать было уже некого – единственный осколок, влетевший в операционную, пролетел в сантиметрах между оперирующими и попал в раненого, который уже находился под наркозом, и убил его… Это было ужасно!

А вскоре произошел тот самый кошмарный случай, который Даше не забыть никогда… Госпиталь курировал особист – старший лейтенант НКВД Сущенко. Он вел себя высокомерно со всеми, начиная от врачей и заканчивая санитарками и шофером дядей Славой. Сущенко ото всех требовал к своей особе повышенного внимания, к обслуживающему персоналу относился как к людям низшего сорта. Как-то, заглянув в столовую, он увидел молоденькую очень красивую медсестру Оксану Бабий, которая работала в тот день на кухне. Ей было семнадцать лет. Оксана понравилась особисту, и он стал преследовать ее, не давая проходу и не считаясь ни с ее желаниями, ни с мнением окружающих. Оксана избегала его как могла. С ним дважды пытался поговорить Наум Михайлович и вроде бы добился, чтобы офицер оставил Оксану в покое. Сущенко, казалось, успокоился, и весь госпиталь вздохнул с облегчением. Но через два дня, вечером, когда медсестры понесли белье в прачечную, они увидели Сущенко, который шел за ними следом. Его вид не предвещал ничего хорошего – он явно был пьян…