Дауншифтер
Шрифт:
— Это да, хоть какая-то защита, — помедлив, согласился Ильяс, но с полатей не встал.
— Если ехать, то засветло, — напомнил Дмитрий.
Как ехать, если ни черта не видно? Влетишь днищем на какой-нибудь валун… Скорость течения выросла, маневрировать придётся среди неизвестных перекатов с возможными препятствиями в виде особо крупных камней и застрявших деревьев. Может попасться и настоящий затор.
— А твой тепловизор не поможет? Новый технологический уклад! — попытался найти решение Ильяс, как и я, отлично осознающий все сложности и опасности предстоящей навигации.
— При таком интенсивном охлаждении поверхности толку от него будет не очень-то и много, — нехотя ответил я. —
— Зато ветер спадает, — дополнил метеорологическую картину Гумоз. — Скоро можно будет пробовать прорваться на Таймуру. Так что, ставим тенты, не? Если нет, то я иду в баню, погреюсь. Решайте, шкиперы, мать вашу!
Заниматься подобной работой не хотелось никому. Вода кипела, подмывая обрывистый берег, вот и ещё одна из высоких лиственниц на моих глазах с шумом обвалилась в поток… Сидя у маленького окошка, я бесцельно водил пальцем по стеклу и пытался сквозь дождь и туман рассмотреть противоположный берег неширокой, в общем-то, речки.
Бывают такие таёжные избушки, хмурые, что ли. Стоят посреди красоты, но красота вокруг не простая, тревожная. Вот не хочет природа, чтобы человек здесь бродил, есть у неё какие-то другие планы и договоренности. Непонятно с кем… С избой, что ли? В таких местах человек сразу становится мистиком, и впереди идут атеисты, лишний раз доказывая, что это тоже своеобразная религия. Другие ударяются в примитивный тотемизм, адепты мировых религий не исключение — так и рождается сектантство. Настолько велика сила этой природной мистики. Человек не может пропустить её мимо, она обязательно проходит через него, пронизывает. Возникают знаки, приметы, а следом и обряды. Днем очухаешься — да нет, ерунда всё! А ночью треснет, зашевелится, задышит тяжко — вот ты и вздрогнул, да не по-городскому, а первобытно. Я приемлемо отношусь к такому. А по-иному и не получится, хоть упросвещайся. Сейчас легче, а вот когда ты один и рядом нет общины для сверки страхов… Ну его к лешему, не дразни, не выпрыгивай, не позируй отвагой. Знай себе цену, будь ровен, веди себя тихо. Впрочем, это универсальное правило.
— Надо что-то решать, прав Гумоз. Мужики, ещё один день, и жрать будет нечего, — заявил Новиков, недавно пересчитавший запасы провианта.
— А мы москвича схаваем! На нём мяса много, откормился на этих хамонах с пармезанами, — плотоядно ухмыльнулся Сомов.
— Точняк! — подхватил Димка, который в этот время правил в углу свой охотничий нож. Он уже закончил работать оселком и теперь доводил режущую кромку на донце фарфоровой чашки, периодически проверяя остроту клинка бритьём руки. — Скажем, что Бекетов внезапно утоп! Спьяну, например.
— Обычная практика беглых варнаков, живая консерва, — согласно пожал плечами Сарсембаев. — Так зэки из Норильлага и бежали на юг, с москвичом в запасе. Москвичи вкусные. А эвенки беглых зэков ловили по лесотундре, тропы-то известны. Уши отрезали для доказательства, и на ближайшую факторию, сдавать за еду и патроны… Только зачем сразу «утоп»? Рациональней надо, мы же не дикари какие-нибудь. Для начала одну ногу отрежем, левую, она помягче будет.
— Ну и шуточки у вас, братья по оружию! — возмутился я. — Чего расселись? Пошли тенты ставить! Все вместе, так быстрей. Подъём!
Сквозь шум дождя скрипнула дверь. Гумоз, едва не споткнувшись о развалившегося Шайтана, высунул нос за дверь, посмотрел на небо и пробурчал:
— Не гони, пусть туча пройдёт. Там вроде просвет к нам добирается.
— Тогда чайку! А я вам пока расскажу кое-чего интересное о бандитских традициях губернии, — пообещал Ильяс.
— С удовольствием послушаю, — поддержал товарища Новиков.
— Откуда
— Старшая дочь просвещает. Она в Енисейске работает преподавателем истории, материал на кандидатскую собирает, — Сарсембаев перевернулся на верхних нарах на живот, сделал таинственное лицо и свесил к слушателям голову.
— В давние времена лихих людей хватало и в тайге, и вокруг поселений…
— Их и сейчас хватает, — тут же дополнил лектора Мишка.
— Не перебивай, — поморщился я.
— Каждый год через пересылки из России в губернию пригоняли по двадцать тысяч арестантов, а то и больше, — начал рассказчик. — Сибиряки называли их «варнаками», а те честили сибиряка «чалдоном». Уничтожение варнаков было у старожильцев заурядным делом. Весною, когда вскрывались реки, начальством — приставами да урядниками — вылавливалось из воды множество трупов с явными признаками насильственной смерти. В основном это были варнаки. Слышали про частенько восхваляемый некоторыми писателями сибирский обычай выставлять бродягам на окне на ночь хлеб и молоко?
Я кивнул, не заметив, как отреагировали другие слушатели. Тихо пощёлкивала углями постепенно остывающая печь, по крытой поверх брёвен рубероидом крыше часто стучали тяжелые капли. Уже привыкшее ухо воспринимало этот слитный звук, как шум работы какого-то странного агрегата. Бывает белый шум, а бывает, оказывается, ещё и мокрый.
— Если он и был распространён, то в глухих сёлах и недолго. По рассказам бродяг, это делалось не столько из гуманных соображений, сколько из боязни гнева бандитского. Варнак — бич населения, вот как оно было… Они не только крали и убивали, но и жгли, особенно в деревнях. Поджигали сибиряков не всегда ради корыстных целей. Большей частью это делалось из мести или просто так, без особой причины: чалдон — стало быть, можно его жечь.
— Бабка рассказывала, что в старом Красноярске шибко лютовали банды качинцев, — не совсем к месту вспомнил Дмитрий.
— А ещё в крупных городах орудовали кошевники, — продолжал рассказывать лектор. — В Минусинске уже в шесть-семь часов вечера люди накрепко запирали все дома, а по улицам свободно разъезжали кошевники, всегда готовые на кровавое дело. Выслеживали и гнались до самого дома. Хреново приходилось тому, кто не успел вскочить в ворота и скрыться. Делали и так: кошевник стучал и с невинным видом попросил показать «земскую фатеру» якобы для съёма или проверки, а когда хозяин выходил, его моментально бросали в кошеву. Гикнули — и пропал мужик, словно в воду канул.
— Да кто они такие?
— Так, Никита, называли извозчиков в Сибири, таксующих зимой на небольших санях — кошевках. Извоз часто был связан с криминалом, поэтому кошевниками вскоре стали называть банды грабителей в сибирских городах. Жертвами становились не только пассажиры, но случайные прохожие. Грабили и убивали, насиловали женщин. Тактика проста — классический наскок, быстро налетели и тут же исчезли. Нагоняли на санях попутный транспорт, сдергивая жертву арканом-маутом или захлестывая вокруг шеи длинную витую плеть. Полиция, конечно, гонялась за ними, но эти бандюки легко вступали в перестрелку и с ними, и даже с подразделениями жандармов. Чаще всего это были совсем молодые парни. В 1914 году в Иркутске судили банду кошевников, и все они оказались малолетками восемнадцати лет или чуть старше. Томские бандиты особым форсом считали езду на кошевке зеленого цвета. Вскоре эта мода распространилась среди кошевников по всему Енисею и Оби. Зеленая кошевка, словно пиратский флаг в Атлантике, держала в страхе путешествующих по Сибири. Помните, мужики, фильм «Зеленый фургон»? Один мой приятель утверждает, что это была ассоциация с сибирскими транспортными реалиями.