Давай поженимся
Шрифт:
– Милый, что случилось?
– Не знаю, – сказал он Руфи. – Не случилось того, что должно было случиться. Согласна взять меня обратно? Или тебе бы не хотелось? Тогда я могу еще какое-то время пожить в коттедже.
– Конечно, согласна. А ты хочешь снова быть со мной?
– Видимо. Что-то не мог я сфокусироваться на бедняжке Салли: у меня засело в печенках, как ты надела свое платье для коктейля и вышла из моей жизни.
– Она была расстроена?
– Нет, она была невероятно спокойна и покорна. У меня такое чувство, что она сама этого хотела. У нее засел в печенках Ричард. И вот оказалось, что мы оба пусты.
– А Ричард был там?
– Приходил и уходил. Я видел его в самом конце, и он сказал
– Как это подло. Он спросил:
– А как адвокат?
– О, прелестный человек. Еврей, примерно возраста моего отца, очень любезный и совершенно прелестный. Мы все обсудили в общих чертах: он считает, что подавать надо не в Алабаме, но после разговора с Ричардом думает, что дело до этого не дойдет.
– Значит, не дойдет. – Как страшно, как унизительно знать, что кто-то предвидел твои действия. Жена попыталась отвлечь его от этих мыслей:
– Ты бы видел, как я ехала в Кэннонпорт – еле плелась, это была просто мука. Мне гудели, меня обгоняли, а я думала: “У детей осталась теперь только я”, – и ехала медленно, как никогда. Просто удивительно, что сзади на меня никто не налетел.
– Можешь написать брошюру: “Как я стала ездить осторожно”, автор Руфь Конант.
– Почему ты в Нью-Йорке?
– Сам не знаю. Наверно, потому, что не могу в довершение всего потерять еще и работу. Мне здесь спокойнее. – Ждешь, что она тебе позвонит?
– Нет, ей-богу, этого я как раз не жду. Потерпишь еще часа два?
– О, конечно.
– Накорми детей, я вернусь к ужину, часов около восьми. Я люблю тебя.
– Ну и ну. Все так неожиданно. Я теперь уж и не знаю, на каком я свете. Он рассмеялся и сказал:
– Почему женщины такие смешные? Она тоже все время острила.
– Джерри?
– Да?
– Ты только не вздумай выкинуть чего-нибудь. Он снова рассмеялся.
– Например, взрезать себе вены? Вам всем тогда бы крупно повезло.
– Не говори глупостей.
– Ты такая милая, – сказал ей Джерри, – что выждала лето.
– Я поверить не могу, – сказала Руфь, – что все позади. Я уже столько раз думала, что все позади, а оно все продолжалось и продолжалось.
– Теперь кончилось. Пожалуйста, успокойся и будь снова сама собой.
– А именно? Какой?
– Ты знаешь.
Она повесила трубку, но он обнаружил, что не может рисовать. Рука у него дрожала; за окном множились огни, по мере того как город погружался в ночь, словно огромный, мерцающий, тихо тонущий корабль. Шел уже седьмой час – делать ему здесь больше было нечего. Он взял блокнот для рисования и направился на автомобильную стоянку возле колоссального котлована; по дороге в Гринвуд, сквозь грозящее гибелью переплетение сигналов и фар, в его сознание снова просочился тот страшный разговор на пляже. Вся розовая от соленого бриза – и подбородок, и щеки, и веки – Салли спросила, еще не вполне веря, что он отступается от нее:
Неужели мы не сумеем это наладить?
Никогда.
Да ты хоть понимаешь, что ты мне говоришь?
Я говорю, что мы никогда не сумеем это наладить. И что всем нам потом будет плохо – и мне, и Руфи, и тебе, и Ричарду.
Все дело в моих детях? Это из-за того, что ты не выносишь моих детей?
Они мне нравятся. Единственное, чем они меня не устраивают: они напоминают мне о моих.
Не надо было тебе удерживать меня, когда я хотела уйти и когда у меня еще были для этого силы.
Я любил тебя.
Ты мне не нужен такой. Зачем ты мне – несчастливый.
О, я снова буду счастливым. Как только попаду в сказочный домик художника.
Нет. Все прошло. Я это чувствую.
Вот как? А я ничего не чувствую.
Питер, перестань приставать к мистеру Конанту. Он не хочет играть.
Он ведь только показывает мне ракушку. Она, Питер, чистенькая. Есть у тебя кармашек для сокровищ?
Не подождем Теодору?
Она ходит совсем как ты, верно?
Никогда этого не замечала.
Хочешь перебраться через камни, посмотреть, что там?
Тебе же охота вернуться?
Я могу и подождать.
Джерри…
Скажи.
Прости, что я такая дура, прости, что вчера не могла говорить, как надо, а сегодня вот и поступить, как надо, не могу…
Ты держалась отлично. Ты – это ты.
Нет, я знаю, я сегодня плохо к тебе относилась, но не всегда будет так. Я же знаю, что нам вместе хорошо.
Я это тоже знаю. Дело не в тебе, Салли. Дело в обстоятельствах. Мы не можем устранить их. Ты не можешь устранить их для меня. И я не могу устранить их для тебя. Я бы очень хотел, но не могу.
О'кей, повелитель. Не можешь, так не можешь.
А ты уверена, что не могу?
Это не я, а ты уверен.
Господи. Красивее места я просто не видел!
Его фары выхватили указатель съезда на Гринвуд. Он вспомнил, что на заднем сиденье лежит объемистый конверт, который дала ему Салли, – труп, оставшийся от их связи. Он свернул на боковую дорогу, остановил “меркурий” у обочины и ключом открыл багажник – в глубине, рядом с грязным гаечным ключом, под отставшим пластиком, где лежал моток каната – память о бойскаутских соревнованиях на воде, в которых участвовал Чарли, – было укромное место, которое пока вполне могло послужить тайником. Конверт был так туго набит свидетельствами взаимной любви, что, когда Джерри стал его класть в укрытие, зажимчик сорвался, и содержимое рассыпалось, обнажив, словно края отбитого стекла, зазубрины ее и его букв на кусочках бумаги, которая уже начала желтеть. Несколько листков упало на дорогу; остальное разлетелось по резиновому дну багажника. Фары проносившихся мимо машин то и дело высвечивали его; он боялся, что кто-нибудь из знакомых остановится и увидит, как он стоит на коленях и вытаскивает любовное послание из-под колеса. Трясущимися руками он стал торопливо засовывать письма обратно в конверт; они словно разбухли и не желали влезать – приходилось их комкать. Между двумя письмами, написанными его почерком, лежало несколько прядок волос. Он попытался рассмотреть их при красном свете хвостовых огней, но не мог понять, какого они цвета. Только это были явно не ее волосы – слишком короткие. И он вспомнил, что иной раз у себя дома она его причесывала после всего. Значит, она хранила его волосы.