Давай займемся любовью
Шрифт:
Сеня уже понял, что не устоит, но все же попытался:
– А как же работа, Вить? Столько планов…
– Двое детей, Сень, да и жена… – повторил Виктор Иванович уже предчувствуя, но еще не веря в удачу.
Сеня обреченно махнул рукой.
«Да ладно, Бог с ним, наука не терпит суеты», – успокаивал он себя, вращая диск телефона.
Вечером он заехал к Лехе, как всегда, не с пустыми руками. Сбросив пиджак, а с ним и напряжение дня, Сеня обрел то редкое состояние, когда стрессы выходят наружу, а освободившееся пространство заполняет
– Слушай, Сень, я тут жениться собрался, – хохотнул Леха, резко повернув незамысловатую беседу в новое русло.
– Да ну! – не поверил Сеня.
– Не, серьезно, старик, ты только не напрягайся, действительно решил.
– И на ком? Кто избранница? – Сеня с неподдельным интересом подался вперед.
– Я тебя предупредил, не напрягайся, – наставительно повторил Леха. – Женюсь на Маринке.
– На какой Маринке?
– Как на какой? На твоей!
Тут Сеня сделал слишком большой глоток крепкой жидкости, что привело к затянувшейся паузе.
– Но она вроде как моя девушка, – промямлил Сеня, когда восстановил сбившееся дыхание. – Да и знаю я ее лучше. Ты же понимаешь, мы с ней знакомы предельно близко.
– Пустое, старик, меня такие мелочи не волнуют. Как там у классика? «О времена, о нравы…» – проявил эрудицию Леха. – Впрочем, исходя из того, что право первородства все же за тобой, готов попросить официально. – Леха наклонился вперед, как Виктор Иванович давеча: – Уступи мне свое место, старик.
– Свято место пусто не бывает, – после паузы, тяжело вздохнув, согласился Сеня и прикрыл балконную дверь.
Домой он вернулся поздно. Как ни удивительно, родители еще не спали. Мама подозрительно избегала его взгляда и даже не отреагировала на разгоряченные алкогольные пары, заполнившие небольшую Сенину комнату.
– Завтра тетя Ляля с мужем приезжают из Киева. Остановятся у нас. Придется тебе, Сенечка, уступить им свое место.
– А я как же? – уже ничему не удивляясь, по инерции спросил Сеня.
– Ничего, на полу поспишь, – развела руками мама.
Ночью Сеню разбудил стук в окно. Спросонья он не удивился, хотя и жил на девятом этаже. Не испугался он и тогда, когда открыл фрамугу и незнакомый, плохо выбритый мужичок в побитом ватнике тяжело ввалился в комнату.
– Слушай, парень, дело есть, – нагловато заявил он.
Сеня машинально потянулся за пиджаком, в котором днем еще позвякивала мелочь.
– Да не, – поморщился незваный гость, – не суетись, я не за тем. Я на твое место пришел. Уступи мне свое место, парень.
– Какое место? – Сеня протер глаза руками.
– Как какое? Здесь, на земле, – пояснил пришелец.
– Вы что, с ума сошли? – вежливо поинтересовался Сеня.
– Да ты не ершись… Видишь ли, я там в очереди стою, – Мужик неопределенно указал пальцем в небо. – В очередь на замену. Тут у вас места
Утром, проснувшись в холодном поту, Сеня никак не мог вспомнить, что же он тогда ответил. Но тот факт, что проснулся именно он, Сеня, его успокоил.
На конечной остановке в полупустой автобус Сеня вошел легким, твердым шагом. На двойном сиденье студент-первокурсник рисовал в тетрадке какие-то формулы и что-то занудно бубнил забившейся к самому окошку сокурснице. Девушка беспомощно озиралась, но деваться ей было некуда и приходилось слушать.
Сеня склонился над студентом и, когда тот поднял на него глаза, процедил:
– Ну-ка, уступи место старшему, сопляк.
Когда он подсел к девушке, взгляд ее был полон искренней благодарности. И не менее искреннего внимания.
Чтение заняло минут двадцать, медленное, докучливое, монотонное, без выражения, постное. Как будто редактор перемалывал пресную, плохо жующуюся жвачку, которую и выплюнуть жалко, и глотать не хочется. Периодически Славин прерывался, запивал жвачку из стакана, в котором мелко колыхалась коричневая жидкость. Либо чай, либо коньяк.
Наверное, все же чай, предположил я, так как свежим алкоголем в редакторском кабинете не пахло. Старым, устоявшимся, впитавшимся в стены, в большой офисный стол, в кипы бумаг, даже в шахматную доску, даже в расставленные на ней фигуры – такой перманентной, не выветривающейся алкогольной примесью редакторский кабинет отдавал заметно. Будто он когда-то утонул в вязком спиртном болоте, но его все же выловили, подняли на поверхность, долго сушили, оттирали и почти оттерли. Но как полностью оттереть то, что проникло в поры, впиталось в молекулярную структуру, стало неотъемлемой частью?
Пока Славин читал, он, казалось, совершенно позабыл обо мне, даже глаз не поднимал, да и когда закончил, еще некоторое время разглядывал что-то на последнем, лишь наполовину заполненном печатными буковками листке.
Видимо, мое имя, которое я предусмотрительно впечатал в самом конце. Вот так освежив его в памяти, Сергей Григорьевич поднял на меня свои светлые, полные постоянного веселого прикола глаза. Опять же не спеша встретился с моими, тоже светлыми, тоже веселыми, тоже не чуждыми прикола.
– Толь, – наконец озвучил он мысль, утвердительно покачивая ей в такт головой, – у тебя такой пронзительный, цепкий взгляд. – Он выдержал паузу, и радость завихрилась у меня внутри где-то на уровне живота и так вот, завихрениями, по спирали, стала подниматься наверх. – Ты должен пронзать жизнь, схватывать ее, просекать разом ее законы.
Радость бурлила все яростней, заполнила грудь, подступила к горлу. «Наконец-то, наконец-то, – пульсировала радость у самого кадыка, – наконец-то я все-таки пробил, протаранил насквозь, наконец-то меня оценили».