Давайте, девочки
Шрифт:
– Выход, при всей тривиальности такой аксиомы, – сказал он, стараясь звучать афористично, – выход чаще всего там же, где и вход.
Чтобы выбраться,подумал он, иногда достаточно просто вернуться.И больше не входить в дверь, которая ведет не туда,даже если она кажется царскими вратами.
Глава четвертая
ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ…
Об этом в горах над Тбилиси они говорили с великим
Уже началась перестройка, и когда пришедший к власти (тогда еще партийной) Эдуард Шеварнадзе спросил у известного в мире писателя, какое же из его желаний (в качестве компенсации за годы мытарств и лишений) он мог бы выполнить, Чабук, не задумываясь, ответил:
– Две недели свободы.
Имея при этом в виду лишь поездку на футбольный чемпионат в Испанию.
Всю жизнь он был «невыездным» и больше всего мечтал о том, чтобы свободным человеком пройтись по свободной стране, да еще и побывать на настоящем футболе.
Пожелание было исполнено, за кордон Чабук съездил, но вернулся огорченным и подавленным.
Надо же, чтобы именно в Испании, жаркой и радостной горной стране, так похожей на его любимую Сакартвелу бывалый зэк, о чьей жажде жизни и умении эту жажду достойно утолять вопреки любым обстоятельствам, сложены легенды, князь, вырывавшийся и вырвавшийся из кромешной лагерной тьмы к признанию и славе, вдруг почувствовал… как он беден и нищ, а точнее обделен.
И вовсе даже не из-за того, что жалких грошей, которые князю поменяли в дорогу по совковым правилам, не хватило бы даже на одно застолье, каким в Грузии положено привечать и старых друзей, и новых.
– Гене, батоно, – грустно изрек он, – свобода – великая вещь, и никто не знает, где заканчиваются ее пределы. Но начинается она все же с независимости, с того, чтобы, усаживаясь за общий стол, – продолжил он, выдав мудрость, увы, не для политиканов, – ты должен хотя бы знать, что сможешь за него расплатиться… Этого правила из меня вытоптать не смогли.
Они помолчали, глядя на закатный Тбилиси с высоты «Черепашьего озера». Перестройка в стране еще только занималась в свете радужных надежд… Собирались вырваться из совка, много об этом думали и говорили, даже умные. Еще никто никого не собирался убивать – ни ради демократии, ни защищаясь от нее.
– А если ты нищ? – жестко продолжал Чабук. – Или, что еще хуже, если тебя приучили, что ты лакей… Это, батоно, как лисица, что вырвалась из питомника – сжалась, не знает, где кормушка, не знает правил, не знает, как выживать… Так что и вырвавшись, мы еще долго не будем способны к нормальной жизни…
– Но и у нас, батоно Чабук… – решил вставить свое слово Рыжук, забыв, что в Грузии старших дослушивают, а не дополняют.
Но Князь не дал ему нарушить традицию.
–
Они поняли друг друга. И отправились в гостиницу к Рыжуку, где до глубокой ночи накручивали коридорный аппарат (телефон в Тбилиси был тогда грузинской легендой – из-за невозможности никуда дозвониться) и таки дозвонились до одной из Рыжуковских подружек и учениц.
Назавтра в солнечном тбилисском аэропорту они уже встречали веселую стайку «бабочек» из пасмурного Минска. Столь экстренным вызовом ученицы «мастер-класса» были, понятно, заинтригованы, разогреты и возбуждены. А встречей со статным красавцем князем, которому по виду и живости уж никак нельзя было дать ни его возраста, ни, тем паче, его тюремного срока, и всем увиденным и испытанным на берегах Куры и Арагви просто потрясены.
Батоно Чабук с «батоно Рыжуком» так с ними отвязались, что вояж этот стал историческим в глубинном взаимопроникновении культур столь разных по менталитету народов, какими представляются дилетантам «знойные» грузины и «млявые» белорусы. Не говоря уже о пресловутом «конфликте поколений», якобы раздирающем общество. Если кого и раздирали, так только Князя, за что Рыжук и получил право панибратски звать его Чабуком, несмотря на двадцать лет разницы в возрасте (и еще «в среднем» на тридцать – с девицами).
Именно с той встречи и начались его вояжи «по друзьям с подружками», Надо сказать, что и в Москве, и в Тбилиси, и в Таллине, и в Ялте друзья встречали их одинаково восторженно: «Опять Рыжюкас со своим зверинцем на гастроли прикатил!»…
Началом всего и единственной радостью, где почти все зависело только от него, и в чем он никогда не считал себя провинциалом, была для Рыжюкаса… Любовь.
Только в любовных играх он, безо всяких скидок, никогда не ощущал своей совковой ущербности. Пусть и оставаясь до сорока трех лет «невыездным», пусть обидно, как и батоно Чабук, шмякнувшись, когда впервые вырвался за кордон и ощутил себя нищим, которому не по карману пригласить школьную пассию в приличный ресторан…
В любви он умел быть богачом. На любом матрасе и в любом сарае. Только в любви он был свободен, независим от обстоятельств и мог потягаться с любыми Казановой и Аленом Делоном, что возмещало и компенсировало никчемность и униженность его совкового существования – во всем за пределами любви.
Но он – голый король, и останется голым королем до той поры, пока будет двурушничать и разрываться. Пока будет жить Любовью, а писать о дураках в политике и необходимости рыночных реформ. И надиктовывать эту чушь юной прелестнице, напяливая на ее девичьи перси несуразный кирзовый лифчик.