Давайте напишем что-нибудь
Шрифт:
Обремененный столь высокой ответственностью, покойный автор взял на себя задачу не оплошать и вот… собирается это сделать (то есть не оплошать) прямо сейчас и здесь. А чтобы у иных коварных читателей не было искушения пропустить данную главу за ненадобностью, он так умело встроит ее в повествовательную ткань художественного целого, что пропустившие эту главу навеки потеряют ориентацию в пространственно-временном континууме текста и, даже если – опомнившись! – вернутся сюда позднее, то никогда не смогут найти в ней того, что в свое время дало бы им внимательное и вдумчивое ее прочтение, ибо – будет уже поздно.
Ну, что ж…
Робкое
На траве как общем понятии блестели капельки и капли росы, по которой еще не прошлась коса пахаря, ибо в лесах, как всем известно, не косят, а косят на полях и лугах. Что касается полей и лугов, а заодно уж и полян, долин, просек, делянок и прочих открытых взору мест, то на них тоже еще не косили, но уже собирались косить: издалека доносились песни косцов. Однако, поскольку люди (в данном случае – косцы) не принадлежат к понятию «пейзаж», не будем о них. А вот тучные злаки – овсы, ржи, пшеницы, ячмени и другие – уже совсем склонились к щедрой земле, словно шепча: «Пора, пора сжать нас – и сжать как можно крепче!» Впрочем, жнецов поблизости и в помине не было – были только косцы, о которых мы договорились молчать. Так что на задушевный шепот злаков ответить было фактически некому. Могли бы, конечно, ответить вышеперечисленные птицы (звери и насекомые – едва ли), однако они тут как-то ни при чем.
Между тем начало светать, причем довольно сильно. Теперь стало видно все, что в предрассветном сумраке обычно ускользает от взгляда наблюдателя природы. Буйные, как психбольные, заросли папоротников, мхи и лишайники предъявили все мыслимые и немыслимые оттенки зеленого – малахитовый, изумрудный, нефритовый, муаровый, бутылочный, салатовый, фисташковый, оливковый, хаки, болотный… Такое многообразие оттенков можно видеть лишь на рассвете, когда краски особенно ярки: мир словно умыт дорогим туалетным мылом и выполоскан в реке. Вон, кстати, и река: она ослепляет своим блеском – и лишь закрыв глаза можно видеть, как играют в ее волнах рыбки: караси, плотва, щуки-с-руки, сомы, камбалы, салаки, дельфины, акулы, пираньи. На берегу беззаботно (и действительно… какие у них заботы?) нежатся нерпы, морские котики и такие же львы. Деловой походкой идут к воде пингвины, принимают утренний душ слоны. Тут и там мелькают, как медсестры в реанимации, бабочки: капустницы, лимонницы, крушинницы, желтушки шафранные, махаоны, цирцеи, икары, павлиньи глаза (дневные), медведицы (геры и четырехточечные)… Разноцветными сачками ловят их бесстрашные дети, с веселым визгом уворачиваясь от кобр, гремучих змей, анаконд и питонов, а также от выползших далеко на сушу крокодилов и аллигаторов. Детям здесь настоящий рай: залезая на деревья, они лакомятся яблоками и грушами, бананами и апельсинами, кокосами и манго, дразня прячущихся в тенистых кронах рысей, пантер и пум. Впрочем, дети тоже не составляют предмета пейзажа – забудем о них.
А вот грибы и ягоды – составляют. И, между прочим, их тут видимо-невидимо: просто куда ни плюнь – либо в гриб, либо в ягоду
Каждая былинка славит Создателя – хор чистых голосов поднимается к самым облакам и пропадает в неведомых сферах: там, где синева и золото разгорающегося над землей солнечного диска. День будет славным.
«День будет славным!» – так и думал Деткин-Вклеткин, идя вперед, но успевая замечать вокруг себя красоту окружающего мира и изредка делясь впечатлениями со Случайным Охотником и эскимосом Хухры-Мухры. Те отвечали ему голосами, исполненными благоговения, ибо давно уже преодолели в себе потребительское отношение к матери-природе: застрелить, освежевать, съесть. Дуло ружья Случайного Охотника затянула паутина…
Они уже не помнили, когда тронулись в путь и сколько прошли. Вообще говоря, идти – это была идея Деткин-Вклеткина: она осенила его после того, как ожидание идущих навстречу строителей Абсолютно Правильной Окружности из спичек затянулось совсем уже непростительно – просто в узел затянулось! Разрубив узел ледорубом, позаимствованным у Хухры-Мухры, Деткин-Вклеткин сказал:
– Всё. Пора в путь. Пойдем навстречу тем, кто идет навстречу нам, – и, если там запарка, поможем им прокладывать траекторию вплоть до того участка, на котором мы остановились. Это лучше, чем ждать-прохлаждаться!
Эскимос Хухры-Мухры и Случайный Охотник, у которых от вынужденного прохлаждения уже начали отмерзать конечности, от всего сердца согласились, что прохлаждаться дальше не только не имеет смысла, но и просто опасно. Деткин-Вклеткин, хоть и обрадовался их согласию, все же позволил себе высказать удивление по поводу отмерзающих конечностей.
– Вы же северные люди, – сказал он соратникам, – и должны быть приспособлены к местным температурам!
– К температурам мы приспособлены, – ответили те, – мы к бездействию не приспособлены. Раньше-то как было… мы ходили себе дичь постреливали да поедали, да жир подкожный накапливали… а теперь мы всего этого не можем больше и от дичи нас тошнит. Мы же переродились, причем на Ваших глазах! И отныне не видим смысла в нашей прошлой жизни, а видим смысл лишь в Абсолютно Правильной Окружности из спичек. Вот и замерзаем.
– Опять непонятно! – возразил Деткин-Вклеткин. – Если вы теперь этой идеей живете, то она должна вас греть – как меня греет! Потрогайте, какой я теплый.
Случайный Охотник и Хухры-Мухры потрогали: Деткин-Вклеткин действительно был теплым, что твой самовар.
– Ух ты! – восхитились они. – Вы правда очень теплый… Это потому что в Вас сознания много. А в нас сознания еще не так много – отсюда и отмороженные конечности.
– Так вы не жир накапливайте, а сознание! – пожурил их Деткин-Вклеткин. – Чего сознание-то не накапливаете?
– Да мы накапливаем… только медленно.
После этого честного разговора и других подобных ему честных разговоров решено было отправиться вперед.
– Вас не интересует, куда именно вперед? – на всякий случай осведомился Деткин-Вклеткин.
– Нет, нет, не интересует, – закричали Случайный Охотник и Хухры-Мухры, – лишь бы вперед!
И они пошли вперед. Тундра сменялась степью, степь – пустыней, пустыня – саваннами, саванны – джунглями, джунгли переходили во что-то уже совершенно географически аморфное, а они все шли и шли. Останавливались лишь один раз, причем в самом начале. Тогда Деткин-Вклеткин неожиданно вздрогнул и сказал: