Давайте напишем что-нибудь
Шрифт:
…Нагое существо говорило, пело и танцевало на льду, словно выступая с произвольной программой – причем совершенно произвольной! – на международном чемпионате по фигурному катанию.
– Оно говорит, поет и танцует – подобно людям! – восхитился Карл Иванович, внутренний эмигрант, трясясь всем полным своим телом, как умело приготовленный, но неумело подаваемый на стол пудинг.
– Не твое дело, проницательный прохожий! – грубо выразился окрестный эскимос, также наблюдавший за эволюциями нагого
– Почему это Случайный Охотник ведет себя, как гейша? – строго спросил из-за спины эскимоса Деткин-Вклеткин. Эскимос вздрогнул, обернулся на знакомый до головной боли голос и оказался все тем же – давным-давно наскучившим – эскимосом по имени Хухры-Мухры.
– С приездом! – кисло сказал он Деткин-Вклеткину.
– Спасибо, коли не шутим, – подозрительно отозвался Деткин-Вклеткин. – Чего не за работой?
– Закончил только что – не видите? Отдыхаю теперь. – Хухры-Мухры победоносно кивнул в сторону говорящего, поющего и танцующего Случайного Охотника
– А этот… развлекает Вас? – Деткин-Вклеткин все никак не мог осознать ситуации.
Хухры-Мухры чертыхнулся на родном ему языке и объяснил – на общепонятном:
– Значит, так. Я уж не тот, что был когда-то, образно говоря. Недавно во мне проснулся художник.
– Какой конкретно? – оживился Деткин-Вклеткин, неравнодушный к искусству. – Как его имя?
– Хухры-Мухры его имя! – злобно сказал Хухры-Мухры, явно не оправдав ожиданий Деткин-Вклеткина.
– Художников с такими именами не бывает, – окончательным голосом заявил тот. – Если бы во мне проснулся художник с таким паскудным именем, я задушил бы его! – И вежливо осведомился: – А Вы как поступили?
– Гуманнее, – ухмыльнулся Хухры-Мухры. – Нас, эскимосов, вообще отличает гуманизм.
– От кого отличает? – этнографически заинтересовался Деткин-Вклеткин, но ответ получил непрофессионально-уклончивый:
– От прочих! Поэтому я не задушил в себе художника – напротив, я создал ему условия для работы. И вот результат моего титанического труда! – Хухры-Мухры опять кивнул на Случайного Охотника, теперь уже практически всем телом кивнул.
Деткин-Вклеткин пристально вгляделся в ненавистные черты родного лица, пытаясь представить себе Случайного Охотника результатом титанического труда Хухры-Мухры. Попытка не удалась, и Деткин-Вклеткин обобщенно сказал:
– Хреновый результат. Каково имя – таков и результат. Кстати, – вспомнил Деткин-Вклеткин, – почему он все же ведет себя, как гейша?
– Что такое «гейша»? – спросил Хухры-Мухры, со второго раза освоив трудное слово.
– Гейша, – взял на себя ответственность впавший в молчание, как в детство, Карл Иванович, внутренний эмигрант, – это такая японская женщина-проститутка.
– Почему же обязательно проститутка? – обиделся Деткин-Вклеткин и с испугом посмотрел на обидчивого Случайного Охотника. К счастью, тот, ничего не замечая, говорил, пел и танцевал – подобно людям. Зато внезапно обиделся Хухры-Мухры. Он свирепо посмотрел на Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, и, сжимая в руке ледоруб, сказал ему:
– Я думал, ты уже прошел, проницательный
– Кто был этот пшеничный колос? – запоздало осведомился Хухры-Мухры.
– Да так, – сказал Деткин-Вклеткин, – африканский сувенир один. Называется «карл-иванович-внутренний-эмигрант».
– Паршивый сувенир, – откровенно сказал Хухры-Мухры и аргументировал: – Невыразительный.
– С ним была еще сувенирная «баба-с-возу», тоже невыразительная, – отчитался Деткин-Вклеткин. – Но она вмерзла в лед по дороге.
– Что она сделала по дороге?! – с неподдельной страстью маньяка тут же раз сто переспросил Хухры-Мухры.
– Вмерзла в лед, – из бездны забытья прошептал Карл Иванович, внутренний эмигрант, он же африканский сувенир.
– Повтори лишний раз! – взмолился Хухры-Мухры с противоестественной интонацией.
– Повторяю, – прошептал оттуда же скупой в данный момент на слова Карл Иванович, внутренний эмигрант, – вмерзла в лед.
– Далеко это отсюда? – вдруг деловито, вообще без эмоций, спросил Хухры-Мухры, вскидывая ледоруб на плечо.
– Километрах в пяти, – с надеждой откликнулся Карл Иванович, внутренний эмигрант.
– Пока! – просто сказал Хухры-Мухры всем, кто был, а для Деткин-Вклеткина отдельно добавил: – Это сильнее меня. И Вас.
– О чем Вы? – поинтересовался было Деткин-Вклеткин, но след от Хухры-Мухры простыл уже настолько, что даже покрылся толстой коркой льда.
Деткин-Вклеткин подошел к Случайному Охотнику и спросил его, не дожидаясь, пока тот замолчит:
– Что тут было, пока меня не было?
Не переставая говорить, петь и танцевать – подобно людям, Случайный Охотник уточнил:
– Мне отвечать?
Деткин-Вклеткин махнул рукой и обернулся к Карлу Ивановичу, внутреннему эмигранту. Тот за это время настолько оклемался, что уже развел костерок, добыв огонь трением палочек Коха, и вовсю жарил застреленную им по несчастному случаю олениху, причем использованные палочки Коха валялись тут же на снегу.
– Я понял все. Случайный Охотник заснул, вмерз в лед, а Хухры-Мухры вырубил его ледорубом и считает теперь своим произведением. Видимо, скоро он вырубит изо льда еще и Бабу-с-Возу.
– Я это давно уже понял, – отвечал жирными губами Карл Иванович, внутренний эмигрант, быстро и с аппетитом доедая олениху. – Не надо было много ума, чтобы это понять.
Деткин-Вклеткин посмотрел на него с насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом и сказал:
– Наелись? Теперь за дело – втроем-то у нас быстрее получится.
– Пусть сначала палочки Коха со снега уберет, – неожиданно вмешался Случайный Охотник. – А то перезаражает тут всех… Иначе я не пойду Окружность строить. Я уже строил, когда тебя тут не было… целых сто метров построил, пока не заснул. – Говоря это, он исполнял высокие красивые соте.