Давид Копперфильд. Том I
Шрифт:
Но вот я вхожу в очарованный дом: сверкают огни, масса цветов, слышится веселый говор, гремит музыка, всюду — увы! — снуют офицеры, и среди всего этого царит и затмевает всех и всё чудо красоты — старшая мисс Ларкинс.
Она вся в голубом, с голубыми незабудками в волосах, — подумаешь, ей ли нужны незабудки! Я впервые на настоящем балу взрослых и чувствую себя здесь несколько не в своей тарелке. Никому нет до меня никакого дела, никто не разговаривает со мной, и только один мистер Ларкинс начинает расспрашивать меня о школьных товарищах. Уж лучше бы он не делал этого: не для того же явился я сюда, чтобы мне наносили оскорбления!
Я стою у дверей и упиваюсь видом своей богини, когда вдруг
— Только с вами, мисс Ларкинс.
— И ни с кем другим? — с улыбкой осведомляется моя богиня.
— Танцовать с другими мне не доставило бы ни малейшего удовольствия, — заявляю я.
Мисс Ларкинс смеется и краснеет, но, быть может, это мне только кажется.
— С удовольствием потанцую с вами, но не этот, а следующий танец, — говорит она.
Блаженная минута наступает. Музыка играет вальс. Я подхожу к мисс Ларкинс.
— Это, кажется, вальс? — говорит она нерешительно, — А вы танцуете его? Если нет, то капитан Бейли…
К счастью я вальсирую, и совсем недурно. С грозным видом увожу я мисс Ларкинс от капитана Бейли. Не сомневаюсь, как он убит этим. Но что мне за дело до него! Мало ли я сам страдал. Я уношусь с моей богиней в вихре вальса. Я совершенно не сознаю, сколько времени мы вальсируем, где мы, кто вокруг нас… Знаю только, что я витаю в блаженном экстазе [55] , держа в своих объятиях голубого ангела… Очнулся я в маленькой комнате, сидя с нею наедине на диванчике. Она восхищается цветком в моей петлице (розовая японская камелия, стоит полкроны). Я подаю ей цветок и говорю:
55
Экстаз — состояние восторга, возбуждения.
— Только знайте, мисс Ларкинс, я потребую за него невероятную цену.
— В самом деле! Что же вы хотите за него? — спрашивает мисс Ларкинс.
— Один из ваших цветов… и я буду дрожать над ним, как скупец над золотом.
— Смелый же вы мальчуган! — говорит мисс, Ларкинс. — Извольте!
Она подает мне цветок, видимо совсем не сердясь на мою смелость. Я целую его и прячу на груди. Тут мисс Ларкинс, смеясь, берет меня под руку.
— Ну, теперь отведите меня к капитану Бейли, — приказывает она.
Я еще погружен в сладкое воспоминание о пережитом блаженстве, когда мисс Ларкинс снова подходит ко мне под руку с пожилым, простоватого вида джентльменом, весь вечер игравшим в вист.
— Вот он, мой смелый друг! — говорит моя богиня. — Мистер Чесль хочет познакомиться с вами, мистер Копперфильд.
Я сейчас же почувствовал, что этот господин — друг их семьи, и очень обрадовался.
— Восхищаюсь вашим вкусом, сэр. Он делает вам честь, — говорит мне мистер Чесль. — Не думаю, чтобы вы особенно интересовались хмелем, — сам я довольно крупный хмелевод, — но, если когда-нибудь вам случится быть в наших местах, неподалеку от Эшфорда, и вы заедете к нам в имение, мы будем рады, если вы погостите у нас подольше.
Я горячо благодарю мистера Чесля и жму ему руку. Мне кажется, что я вижу наяву какой-то чудный сон…
Еще раз уношусь я в вальсе с мисс Ларкинс, — она находит, что я так прекрасно вальсирую! Я ухожу домой в состоянии невыразимого блаженства и всю ночь воображаю, что продолжаю вальсировать, держа в своих объятиях мое голубое божество…
Несколько дней проходит в упоительных мечтах. Но я нигде не вижу ее — ни на улице, ни у нее дома, когда захожу к ним. Слабым, по все же недостаточным утешением служит для меня увядший цветок, этот священный залог…
— Тротвуд, —
— Надеюсь, не вы, Агнесса?
— Не я!.. Слышите, папа, что он говорит? — промолвила Агнесса, поднимая свое смеющееся личико от нот, которые она переписывала. — Нет, не я, а старшая мисс Ларкинс.
— За капитана Бейли? — едва нашел я в себе силы спросить.
— Нет, за мистера Чесля, хмелевода.
Неделю или две я страшно удручен, не ношу кольца на мизинце, хожу в самом старом костюме, не помажу волос медвежьим жиром и часто горюю над засохшим цветком той, которая была мисс Ларкинс. Но подобный образ жизни начинает тяготить меня, а тут еще как раз я получаю новый вызов от наглого мясника, и я выбрасываю засохший цветок, выхожу на бой и одерживаю блестящую победу над своим противником.
Вот все, что я могу припомнить о своих семнадцати годах.
Глава XIX
Я ОГЛЯДЫВАЮСЬ ВОКРУГ И ДЕЛАЮ ОТКРЫТИЕ
Я, в сущности, не знаю хорошенько, был ли я рад или опечален, когда кончились мои школьные дни и настало время покинуть учебное заведение доктора Стронга. Я был очень счастлив в этой школе, очень привязался к ее директору; к тому же, я был персоной в нашем маленьком мирке. Вот в силу всех этих причин мне грустно было расставаться со школой; но были и другие основания, впрочем, не особенно существенные, заставлявшие меня радоваться окончанию курса. Туманные, неясные мысли манят меня вдаль. Мне кажется, что переступив порог школы, я сразу делаюсь самостоятельным молодым человеком; мне рисуется, что этот самый восхитительный молодой человек, появляясь в свете, где он видит массу поразительных вещей, производит на всех потрясающее впечатление, совершает удивительные подвиги… И все эти мальчишеские мечты так охватили меня, что, мне думается, я покинул школу без сожалений, которые были бы так естественны. Расставание со всем, с чем я так сжился, не произвело на меня того впечатления, какое обыкновенно производила разлука. Я тщетно стараюсь припомнить свои тогдашние переживания и сопровождающие их обстоятельства. Очевидно, это событие не сыграло большой роли в моей жизни. Мне кажется, что открывающиеся предо мною перспективы просто затуманили мне голову. Жизнь рисовалась мне какой-то длинной чудесной сказкой, которую мне предстояло сейчас вот начать читать…
Мы с бабушкой не раз обсуждали мою будущую деятельность.
Давно уже бабушка допытывалась у меня, кем желаю я быть. Больше года я, несмотря на все свое желание, не мог дать ей на это ответа. У меня не было ясно выраженной к чему-нибудь склонности.
Конечно, осени меня вдруг чудесным образом знание морского дела, я был бы совсем непрочь стать во главе экспедиции, отправляющейся на каком-нибудь быстроходном судне вокруг света в поисках великих открытий. Но раз такой фантастический проект не мог быть осуществлен, я хотел, по крайней мере, взяться за что-нибудь такое, где потребовалось бы как можно меньше денежных затрат со стороны бабушки, и добросовестно исполнять свои обязанности, каковы бы они ни были.
Мистер Дик всегда присутствовал на наших с бабушкой совещаниях, и всегда при этом вид у него бывал задумчивый и многозначительный. За все время, помнится, он единственный раз высказался, вдруг предложив для меня карьеру медника (уж, право, не знаю, почему это пришло ему в голову), но бабушка так неодобрительно встретила это его предложение, что он больше уж не решался открыть рот, а только побрякивал в кармане своими монетами и не сводил глаз с бабушки, когда та высказывала какую-нибудь свою мысль.