Давние потери
Шрифт:
– Ну вот и хорошо. Пока.
– Стой, стой, Артем Григорьевич! Тут Вацлав все-таки звонил, кланялся тебе.
– Звонил? Почему не пришел-то?
– Интеграл какой-то доколачивал. Забыл, говорит, о времени.
–
Радиофон хмыкнул и проговорил:
– А кто сейчас не талантливый? Когда работа в радость...
– Все ж таки по-разному.
– Ну, знаешь, Артем Григорьевич, это как рост. У кого метр семьдесят, а у кого два пять. Но, в общем, к жизни все пригодны. А без роста совсем не бывает.
Артем засмеялся.
– Ты пропаганди-ист! Что-то я же тебе сказать еще хотел... Да! Тут опять приходил этот вчерашний чудик.
– Какой?
– Ну, помнишь: как пройти на улицу Кузнецкий мост? Мне нужен Выставочный зал Союза художников...
– И что сей художник хотел?
– Поговорить, я так понимаю. Бессонница у него, что ли?.. Какой же это, говорит, мост, если в час "пик" тут машин больше, нежели воды?
– Надо же, умный какой. А ты объяснил ему, что, например... ну, птица, даже если крылышки сложила и ходит по траве, все равно птица, а не
– Пал Семеныч, прости, я перезвоню. Девочка тут просто засыпает.
– Да я ничего, - виновато пробормотала Ира, разлепляя глаза.
– Веки только опустила.
– Вот я и вижу.
– Давай, - сказал радиофон.
– Пусть гуляет и ничего плохого не думает. Связь кончаю.
– А я никогда ничего плохого не думаю, - заявила Ира.
– С какой стати?
На миг встав на цыпочки, она чмокнула Артема в морщинистую щеку - тот даже крякнул от неожиданности, - а потом дунула через мост.
Она любила мосты за свободу и ветер. Город будто смахнули вдаль, на края, осталось лишь главное: небо и река. По реке тянуло просторной прохладой, чувствовалось: скоро рассветет. Разрывы облаков наливались алым соком, и по неподвижно лежащей глубоко внизу чистой воде медленно текли розовые зеркала. Было так весело нестись в утренней пустоте, что Ира вдруг загорланила с пиратской хрипотцой какую-то ерунду, звонко отбивая каблуками только что придуманный рвущийся ритм и время от времени перепрыгивая через лужи, которые оставил прошедший вечером теплый дождь.