Давний спор славян. Россия. Польша. Литва
Шрифт:
30 августа 1794 г. к Вильно подошел отряд генерал-майора Германа, а на рассвете 31 августа была предпринята вторичная атака Вильно, закончившаяся взятием города.
Главное командование русскими войсками Екатерина II поручила графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому (1725–1796), что стало большим утешением для престарелого и больного полководца, сознавшегося, впрочем, что командование это может быть теперь чисто фиктивным.
Румянцев немедленно принял первое и последнее собственное решение, вызвав в Польшу Суворова без санкции императрицы. Лишь задним числом Екатерина писала: «Я послала две армии
С десятитысячным отрядом Суворов прошел от Днестра на Буг, сделав 560 верст за 20 дней. Ни Румянцев, ни императрица больше не вмешивались в дела Суворова.
4 сентября Суворов атаковал и разбил под Кобрином передовой отряд поляков под командованием генерал-майора Ружича.
Любопытно, что, когда генерал Сераковский донес Костюшко о появлении на театре военных действий Суворова, тот ответил, что бояться нечего: «Это не тот Суворов, а другой, казачий атаман». Генералиссимус все еще думал, что Суворов на юге Украины.
6 сентября у монастыря при Крупчице, в 15 верстах от Кобрина, произошла встреча русских с корпусом генерала Сераковского, насчитывавшим 16 тысяч человек при 28 орудиях. «Сей мятежнический корпус, — писал Суворов, — состоял из лучших их войск, знатной части старых коронной гвардии и иных полков, исправно выэкзерцированных».
Сражение началось в 10 часов утра и закончилось в 6 часов вечера поражением поляков. Понеся большие потери, корпус Сераковского отступил в сторону Бреста. Победа русских войск во многом объяснялась решительностью их штыковых атак. Суворов отмечал, что нигде так не блистало холодное оружие, как при Крупчице.
Войска Суворова, преследуя корпус Сераковского, 8 сентября под Брестом полностью разгромили его. Корпус перестал существовать. «В первый раз по всеподданнейшей моей ее императорскому величеству более 50-ти лет службе, — писал Суворов, — сподобился я видеть сокрушение знатного, у неприятеля лучшего, исправного, обученного и отчаянно бьющегося корпуса — в поле! на затруднительном местоположении».
Узнав о поражении Сераковского, Костюшко поехал к нему и щедро раздал награды остаткам его корпуса. Впечатление в войсках от победы Суворова было так сильно, что Костюшко издал приказ, в котором объявлял, что «если кто будет говорить, что против москалей нельзя удержаться, или во время битвы станет кричать, что москали зашли в тыл, тот будет расстрелян. Приказываю пехотные части держать позади линии с пушками, из которых будут стрелять по бегущим. Пусть всякий знает, что, идя вперед, получит победу и славу, а покидая поле сражения, встречает срам и смерть».
Чувствуя, что почва уходит из-под ног, и понимая, что исход всей кампании зависит от решительного столкновения с противником, Костюшко решил атаковать генерала И. Е. Ферзена и не дать ему соединиться с Суворовым. Никому не сообщив о своем намерении, он тайно, ночью, в сопровождении одного Немцевича, выехал верхом из Варшавы к месту расположения отряда Сераковского. Прибыв на третий день в лагерь польских войск в Корытницу, Костюшко узнал, что силы поляков не превышают 9 тысяч человек, тогда как у Ферзена было около 18 тысяч.
Несмотря на несоответствие в силах, Костюшко не изменил решения. 28 сентября он выбрал позицию у деревни Мациовицы. Утром 29 сентября поляки атаковали русских, но были отбиты артиллерийским огнем. Затем
В ходе боя под Костюшко было убито две лошади. Когда польская кавалерия побежала, он бросился ее останавливать, но был настигнут русскими корнетами Лисенко и Смородским, которых сопровождали два казака. Конь Костюшко споткнулся и упал. Казаки ударили генералиссимуса пиками, а Лисенко нанес ему удар саблей по голове. В этот момент Смородский узнал Костюшко и закричал: «Это Костюшко!» Тяжело раненный в голову и в ногу, в бессознательном состоянии, генералиссимус на носилках из пик был вынесен с поля сражения.
В Варшаве долго не хотели верить, что Костюшко в плену. Распространился слух, будто его, израненного, нашли в болоте и везут в Варшаву. Народ толпами бежал к мосту, ожидая прибытия Костюшко. Когда на другой день было официально объявлено «о постигшем отечество несчастье», раздались крики: «Нет Костюшко! Пропала отчизна!» Временное правительство отправило Костюшко письмо, в котором заявляло, что готово поменять на него «всех неприятельских пленников. Это — голос всего народа. Каждый из нас готов пожертвовать своей свободой за твою».
Чтобы более не возвращаться к Костюшко, скажу, что он был доставлен в Петербург, где находился под арестом до смерти Екатерины П. 15 ноября 1796 г. во дворец графа Орлова, где содержался Костюшко, приехал император Павел I (1754–1801) и возвестил ему личную свободу. Одновременно с Костюшко, по его просьбе, были объявлены свободными и остальные двенадцать тысяч пленных поляков. Все освобожденные поляки, не исключая и Костюшко, были приведены к присяге на верность России и императору Павлу. Спустя месяц Костюшко через Финляндию и Швецию выехал в Лондон, получив от Павла щедрые подарки: деревню, 12 тысяч рублей деньгами, карету, соболью шубу и шапку, меховые сапоги и столовое серебро.
Затем Костюшко путешествовал по Европе и даже побывал в Америке. Летом 1798 г. Костюшко выехал обратно в Европу, так как до него дошли слухи, что генерал Домбровский собирает польские легионы, рассчитывая с помощью Бонапарта добиться восстановления независимости Польши. Прибыв в Париж, Костюшко 4 августа 1798 г. послал Павлу I сумму 12 тысяч рублей при письме, в котором в довольно резких выражениях заявлял о своем отказе от полученного дара. Когда это письмо было доставлено Павлу, он велел отослать деньги обратно и объявить Костюшко, что «от изменников он принимать их не желает».
В эмиграции «генералиссимус» Костюшко явно преувеличивал свое значение. В 1807 г. Костюшко заявил министру Фуше, что если Наполеону нужна его помощь, то он готов ее оказать, но только если Наполеон даст письменное обещание, опубликованное в газетах, что форма правления Польши будет установлена такая же, как в Англии, что крестьяне будут освобождены с землей и границы Польши будут от Риги до Одессы и от Гданьска до Венгрии, включая Галицию. В ответ на это Наполеон написал Фуше: «Я не придаю никакого значения Костюшко. Он не пользуется в своей стране тем влиянием, в которое сам верит. Впрочем, все поведение его убеждает, что он просто дурак. Надо предоставить делать ему, что он хочет, не обращая на него никакого внимания».