Давно закончилась осада... (сборник)
Шрифт:
— Ну и что? Только не утешай, мне утешения сейчас — нож острый…
— Ховрин, честное слово, здорово.
— Я же сказал: не…
— Я не утешаю! Я честно говорю! Но не в этом дело…
— А в чем?
— Ховрин, ты откуда все это узнал?
— Прочитал в Морской библиотеке. Наткнулся на воспоминания одного офицера из армии противников, участника той войны. Его рассказ перевели у нас в начале двадцатого века, когда отмечали пятьдесят лет с окончания Первой осады… Ну, использовал этот материал, а немало и придумал. Потому и не
— А что было дальше, знаешь? Ну, с Даниэлем, с Витькой?
— Откуда? Разве что поднапрячь мозги и тоже придумать?
— Придумывать не надо! Ты не слышал про бриг “Даниэль”?
— Про… какой бриг? — Ховрин медленно поднялся.
Оська сел рядом и начал рассказывать все. Про Норика, про Цепь, про Сильвера, про его истории о парусном судне “Мальчик”.
— Только капитана Сильвер называл не Астахов, а Остапов. Так ему послышалось…
Они долго еще говорили о всех этих делах. Потом Ховрин сказал, что отвезет Оську на машине домой.
— Нет уж! Можешь на меня злиться, но лишняя беда тебе ни к чему. Остановит патруль, а от тебя… как из ресторана.
— Ну тогда хоть провожу до автобуса.
На остановке Ховрин еще раз напомнил:
— Значит, завтра в два, в редакции. И сразу едем к твоему Сильверу.
— Только больше не пей. А то как поведешь машину? — И смягчил суровые слова, щекой тронув рукав Ховрина.
Дома никого не оказалось. Ну, Анка на дежурстве. А мама?
Самолет отца улетал в шестнадцать десять. Если вылет задержится, мама попрощается с отцом и после шестнадцати все равно поедет домой, так она обещала Оське. Ну, пусть не сразу, а где-то через полчаса сядет она на автобус. Ну, пусть еще всякие задержки. Но все равно в шесть-то часов вечера мама должна была оказаться дома! Тем более, что знает Оськину слабость — как не любит он по вечерам быть в квартире один…
А сейчас часы показывали без четверти восемь.
Оська посидел у черного окна. Походил из угла в угол. Звенела тишина. Звенела тревога. Сильнее, сильнее, нестерпимее.
Ну, что же случилось?
Какой идиотский у них дом, ни у кого из соседей нет телефона!
Раньше можно было побежать к Эдьке, позвонить от него… Хотя куда звонить? В аэропорт? Не находится ли там среди провожающих Маргарита Петровна Чалка, о которой тревожится сын Ося? Или в дорожную службу: нет ли в последние четыре часа несчастий с автобусами? Да кто станет отвечать мальчишке…
Неизвестность — это пытка, это проклятие! Это самое подлое изобретение дьявола, если он есть. А он, кажется, есть… Но ведь Бог тоже есть! Господи… — Оська вспомнил, опять взялся за шарик.
Мама появилась в половине десятого.
— Заждался, Осик? Понимаешь, на дороге оползень. Пришлось всем пассажирам толпой идти два километра по раскисшей дороге до станции Ахчидол, на электричку. Да там еще ждать… Ты не ужинал? Сейчас я сделаю омлет, чай заварю…
Оська слушал с каменным лицом.
— Осик, да ты что? Ну,
Не сдержал. Выскочил в прихожую, сунулся лицом в одежду на вешалке.
Мама вышла, повернула его, прижала к себе.
— Ну хватит, хватит. Ведь ты уже большой…
— Ну и что… же… что… большой… Ховрин вот тоже… большой… а, думаешь, не плакал?
— Боже, а что с Ховриным?
Потом он, конечно, успокоился. Поужинал. Даже телевизор посмотрел. И наконец лег.
Мама помедлила, пришла к Оське, прилегла рядом. От нее пахло чуть-чуть духами, влажными волосами, порошком для мойки посуды… и вообще мамой.
“Господи, неужели и она тожекогда-нибудь?.. — Но с небывалой силой Оська скрутил и отбросил эту мысль. Повозился и прошептал:
— Мама… она говорила мне “Ос е нька”…
— Маленький ты мой…
— То “большой”, то “маленький”, — вздохнул он.
— И то, и другое… А что, Анна Матвеевна была очень старая? Или болела?
— Не такая уж старая. Старики до девяноста живут, а ей шестьдесят пять… У нее сердце… Ховрин говорил: “Она его на меня всё истратила, всю жизнь изводилась: “Как там мой Яшенька?” А я разве думал про нее, когда лез везде очертя голову?..” Так он сказал.
— Я ведь тоже сегодня за тебя страдала. Понимала, что беспокоишься… А тут как назло — две электрички проскочили напроход, не остановились, хотя обязаны были по расписанию… Несколько мужчин уже начали агитировать: чтобы третья не проскочила, давайте перекроем линию!
— Этого еще не хватало! А если бы тебя в тюрьму, как маму Норика?
— Чью маму?
Оська повздыхал, поворочался… и рассказал про “желтого мальчика”, с которым познакомился в сентябре. И какое у того было тайное желание, и как они ходили к Николе-на-Цепях, чтобы мальчишка подержался за церковную ручку. Только каким путемходили, Оська уточнять не стал. Чего лишний раз терзать мамино сердце…
— А на другой день он не пришел, хотя мы очень крепко обещали друг другу… И не знаю, что с ним случилось.
— И тебя это до сих пор мучает, Осик?
— Ну… да. И грустно как-то…
— Но ты же можешь написать в свой “Посейдон” заметку. Рассказать про мальчика и попросить, чтобы он откликнулся.
— Ой… правда. Я спрошу Ховрина.
Забегая вперед, надо сказать, что Оська так и сделал. Через три дня сочинил вот что:
“В конце сентября в Приморском парке я познакомился с мальчиком в желтой юнмаринке. Мы участвовали в Гонке клиперов, это игра такая. И потом в тот день было у нас еще много приключений. Мы договорились встретиться на другой день, но в назначенном месте его не оказалось. Я ждал, ждал… Его зовут Норик. Если он меня помнит, пусть откликнется — пусть напишет мне по адресу газеты “Посейдон Ньюс”.