Давно закончилась осада…

Крапивин Владислав Петрович

Коля вел себя как добросовестный проводник. Показал и недостроенный храм-усыпальницу на вершине холма, и памятник Казарскому среди молодых акаций на Малом бульваре, и уцелевший дом Морского собрания, где во время осады был перевязочный пункт — печальное хозяйство знаменитого хирурга Пирогова.

Через площадь вышли к Графской пристани с ее белой колоннадой и спасенными при осаде двумя статуями и львами. По широкой лестнице спустились к причалу. Под теплыми досками настила хлюпала мелкая волна. Иногда выплескивалась через щели и прохладно щекотала ступни. Мадмуазель Софи весело ойкала и подбирала

оборчатый подол, показывая белые башмачки с кнопками. Яличники хриплыми голосами наперебой зазывали пассажиров. Пахло копченой скумбрией — ее тут же продавали словоохотливые тетки. Толстый городовой в белой рубахе и при сабле покрикивал на теток, чтобы убирались — не положено, мол. Те отмахивались.

Коля среди яличников увидел знакомого.

— Василий Андреич, туристов везу на Корабельную. Из Америки…

— Ишь ты! Ну, хоть из Америки, все равно пятачок. Не обеднеют, небось.

Коля отдал свой пятак — тот, что получил за сардинскую бляху. Мадемуазель Софи, увидев это, замахала руками, полезла в усыпанный бисером ридикюль. Коля решительно покачал головой. Ему нравилось быть хозяином.

Ялик резво запрыгал на мелкой зыби.

Коля не забывал про свою задачу и здесь.

— Вот это, на мысу, Павловский форт. А слева, на том берегу, Михайловский. К нему во время осады протянули наплавной мост, по которому отошла армия…

Софи быстро переводила Сэму Колины слова. Он понятливо кивал (видимо, слышал про мост раньше). И улыбался Коле глазами.

— Ловко ты с ними чешешь языком, — уважительно заметил Василий Андреич.

— О чем это он? — спросила мадемуазель Софи.

Коля перевел.

— А где вы учились языку?

— Дома…

— О-о… Вы родились в этом городе, Ник?

— Нет, мы переехали сюда прошлой осенью. Из Петербурга… Но я уже привык здесь…

— Вы, наверное, сын моряка?

— Я сын морского врача… А здесь при осаде погиб мой дядя.

— Как жаль, что Франция и Россия оказались здесь врагами, — вздохнула Софи. И перевела Сэму. Тот что-то ответил.

— Сэм говорит, что война это вообще… не знаю даже, как сказать… Сэм, ну как вы можете! Такие выражения при ребенке!.. Конечно, не стану переводить!

— Скажите Сэму, что я понял, — насупленно улыбнулся Коля. — И что согласен…

Ялик ткнулся у к низкому пирсу у Корабельного берега. Отсюда тянулся проход между каменными белыми стенами. Длинный, чуть не с версту. У стен синел цикорий и росла высокая трава, похожая на крошечные пальмы. С виду красивая, но если сорвешь и разотрешь между пальцами — запах ужасный. Растение это потому и называли вонючкой. Коля это рассказал Софи, а слово «вонючка» перевел деликатно — «неприятный аромат».

Софи все пересказывала Сэму. Тот вдруг заметил:

— Какая длинная дорога…

— Да, это не очень-то интересный путь, — виновато отозвался Коля. — Но зато самый короткий до Малахова кургана.

Сэм, улыбаясь, и глядя на Колю, сказал несколько длинных фраз.

— Он говорит, что не считает дорогу скучной. Она напоминает ему детство. Рядом с его городком были похожие заборы, они огораживали выгоны. По такому проходу Сэм с приятелями бегал в ближний лес, когда удирал с уроков… А вы убегаете с уроков?

— Иногда, —

уклончиво отозвался Коля, чтобы не выглядеть пай-мальчиком. И перевел разговор на другое: — Мадемуазель, наверно, невеста мистера Сэма?

— О нет! Мы просто друзья. Познакомились только на пароходе. Мистер Клеменс удивительный рассказчик, а я… видимо, благодарная слушательница… Я чуть не умерла от смеха, когда слушала его историю про новобранцев из Алабамы в военном лагере…

— Значит, Сэм все же был на войне?

— Немного. В армии конфедератов…

— Но… ведь конфедераты воевали за рабство. Неужели он… — в угасшем голосе Коли прозвучало нешуточное огорчение. Софи перевел Сэму. Тот подергал себя за ус. И опять долго говорил на ходу, поглядывая на Колю.

— Ник! Сэм объясняет, что никогда не стоял за рабство. Среди негров у него немало друзей, а в детстве он даже помог одному бежать в северные штаты — раздобыл для него лодку и одежду. Но все не так просто. Он южанин и говорит: что хорошего, когда на твою землю вторгаются солдаты-янки, топчут поля, жгут дома. Северяне — они ведь тоже не ангелы… Впрочем, Сэм очень скоро покинул армию и стал корреспондентом… А самое главное, Ник, (я в этом убедилась) он остался мальчишкой, который всегда готов устраивать неграм побеги, играть в пиратов и совать нос куда не следует. Поэтому за ним нужен глаз да глаз… — И она погрозила усатому другу пальцем.

Софи оказалась права. На Малаховом кургане Сэм в самом деле повел себя как мальчишка. Он лазал по кустам и брустверам, садился верхом на пушки, разгребал башмаками сухую глину, отыскивая пули и осколки. И надо сказать, ему везло! И он радовался совсем как школьник.

— Ол райт, Ник! Теперь мы сядем на пристани рядом и откроем общий бизнес! А?

Оказавшиеся рядом туристы поглядывали на шумного американца со сдержанным неодобрением. К счастью, в этот час народу было еще немного.

Наконец, когда уже спустились с кургана, Сэм отыскал толстенную, похожую на колотушку кость.

— О! Это наверняка обломок французского полковника.

— Как вам не стыдно, Сэм! — возмутилась Софи. — Положите в траву эти… останки…

— Это кость лошади, — снисходительно сказал Коля. Софи насмешливо перевела.

— Я знаю, Ник! — не смутился Сэм. — Но я не для себя, а для мистера Блюхера, своего соседа по каюте.

— Он все равно не поверит… про полковника…

— Неважно! Главное, он сделает наклейку. Он собирает коллекцию для старой тетушки, которая должна ему оставить наследство. Тетушка сходит с ума от заморских экспонатов и верит всему! — И он запихал в саквояж кость несчастной кобылы, посмертно возведенной в офицерский чин.

— Я вам говорила, Ник… — шепнула Софи.

Потом они пешком двинулись мимо остатков Третьего бастиона, вдоль полузасыпанных траншей и батарей. Пересекли глубокую Лабораторную балку, перешли Пересыпь, где еще заметны были остатки батареи Сталя. И наконец по вырубленной в пластах известняка лестнице поднялись к площади, где белели развалины городского театра. Американцы держались молодцами. Софи только с сожалением поглядывала на усеянный колючками и перемазанный сухой глиной подол.

Коля тоже почти не устал. К тому же, он был здесь хозяин.