ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.
Шрифт:
Спустились в низину, по дну которой тек узенький ручеек. Там осока, высокая, по пояс. А змей тут нет? — спросил Валерка.
– А гляди под ноги,— посоветовала Надя. Сама она вооружилась палкой, раздвигала траву впереди себя.
— Осторожнее, Валерик, иди след в след за нами,— предупредила Юля.— Иван, и ты тоже возьми палку.
— Еще не узнаете? — обернулась Надя к Юле.
— Кажется... этот ручей я вспоминаю...— неуверенно ответила Юля.— Там дальше сосняк будет? Такой высокий?
—
— Узнаю...
Поднялись по невысокому склону, исчезли один за другим в лесу. Выпрямилась примятая ногами трава.
На старый пенек взобралась потревоженная людьми змея. Свернулась в кольцо, блестящее на солнце, как металлическое: черный вороненый металл.
Начался сосняк: толстым слоем лежала рыжая хвоя на земле, много сухих веток. Юля и Иван шли теперь рядом.
— Так чего-то боюсь,— проговорила Юля.— Все время кажется, что здесь мины остались. Или чтото еще притаилось...
— А еще вояка... Надя! — крикнул Иван,— а про мины здесь не слыхали?
— Чего? — издалека.
— Мин, говорю, здесь не осталось?
— Не-ет! Были, да убрали! Мама говорила: сразу после войны-ы!
— Давай догоним их,— предложила Юля.
— Грибов здесь должно быть...
— Это в августе, в начале сентября. В июле редки: жарко... Ну, пошли,— и ускорила шаг.
— Смотри — сколько малины,— сказал он, но она не остановилась.
— Тетя Юля! — позвала Надя.— Смотрите: вон справа речка, а лагерь ваш наверху, да?
Они остановились перед подъемом на невысокий холм; лес здесь был — сосны.
— Вон еще малина! — закричал Валерка и устремился наверх.— Наташ, бежим!
— Валерик, осторожно! — вскрикнула Юля.
— Мы там были,—рассказывала Надя,— полшколы ходило, нас партизан какой-то сопровождал. Такой, дядька...
— А как зовут, не помнишь?
— Нет. Он в партизанском отряде рядовым был; рассказывал, как вы здесь воевали. А вам сколько лет тогда было?
— Семнадцать,— Юля, пристально вглядываясь во все, поднималась наверх,— Столько же, сколько и тебе. А он откуда, этот дядька?
— Приехал... К лагерю подходим.
Высоки и величественны здесь колонны сосен, храмовая торжественная тишина стояла в лесу.
Осознав тишину, Юля остановилась. Нащупав ладонью сосну, оперлась на нее. Рука заскользила по стволу. И вдруг ладонь наткнулась на чтото. Посмотрела — острый кончик ржавого осколка, ранившего когда-то тело сосны.
Под зелеными сводами летала птица, вскрикивала, и эхо, отталкиваясь от невидимых стен, металось между соснами.
Юля поискала птицу глазами и не нашла ее.
Кто-то окликнул ее.
— А? — Юля резко обернулась. Нет, тишина. Послышалось. Еще раз поискала ладонью
Глаза напряженно шарили по земле, подножию сосен в надежде отыскать когда-то виденное, знакомое.
Всполошенно крича, вылетела из куста птица — Юля остановилась испуганно. Застрекотала в ответ сорока...
Юля сделала еще несколько шагов и остановилась— перед ней была полузасыпанная, заросшая папоротником глубокая когда-то яма, в которую провалились сгнившие бревна. Наверняка это партизанская землянка, взорванная, как видно, немцами.
Подняла глаза — вот он, их лагерь. Еще одна такая же яма, и вон прямо из земли дыбится бревно...
Глаза продолжали шарить по лесу, узнавая то искривленную сосну, останавливаясь на ней, то пенек...
Наклонилась, раздвинула рукой куст — ложка... потемневшая, заросшая грязью. Потерла пальцами — что-то нацарапано. Стала видна фамилия: Никульшин.
На мгновение предстал перед ней — неясно—парень в треухе, сосредоточенно обтесывающий топором кол,— Никульшин?
Снова лес.
Толстое, сгнившее, темное от времени бревно.
И снова — так же неясно — увидела она троих в полушубках, сидящих на бревне, занятых едой,— держат алюминиевые миски на коленях и хлебают, переговариваясь.
Увидела — и тут же исчезли они, словно растаяли.
И так же на мгновение увидела (вместо заросшей папоротником ямы) освещенную керосиновой лампой землянку, стол, пожилого человека, сидящего во главе стола, приглаживающего волосы, перед тем как заговорить.
И пропала картинка — я снова перед ней заросшая папоротником яма и нависшие над ямой обломки бревен...
Сделала шаг вперед — громко и сухо треснул под ногой сучок. Выстрелом треснул — Юля вздрогнула, даже отшатнулась, но вслед за этим выстрелом в лесу раздалась гулкая автоматная очередь. Она еще не кончилась, как послышалась другая, а вот еще — справа, слева...
Юля ступила назад, глаза были полны ужаса, оглядывалась затравленно,— а автоматы били уже отовсюду. И со всех сторон раздавались крики немцев, сжимающих круг:
— Holla! Holla! Партизанен — сдавайсь!.. Вдруг кто-то закричал на нее:
— Чего стоишь как чучело! Патроны давай, патроны! Мигом!
Словно сорванная с места этой командой, Юля кинулась вперед. Но это была уже другая Юля: этой другой Юле было семнадцать; и все вокруг стало партизанским лагерем 1942 года, стало зимой, стало сражением. Произошло то чудо, которым иногда награждает нас наше сознание, — чудо возвращения в прошлое.
Юля в шинели, в шапке-ушанке.
Скатилась в землянку и через мгновение показалась оттуда с двумя дисками для ручного пулемета.