Дай-сан
Шрифт:
– Выходит, я тебя недооценил?
Пока они говорили. Саламандра извлек из складок развевающейся одежды черный металлический веер с кисточками на конце. На его рукояти Воин Заката увидел заостренный дзитте и настроился на решительный поединок, поскольку память Ронина ему подсказала, что никто во Фригольде не мог устоять против Саламандры, когда он решал воспользоваться гунсеном. В давние времена учеников бросало в дрожь при одном только виде этого оружия, потому что все знали, что Саламандра раскрывал его лишь в тех случаях, когда хотел убить.
Раскрытый гунсен
Воин Заката атаковал коротким мечом, нанося удар снизу, от бедра, а гунсен продолжал выписывать в воздухе узоры, которые редко кому удавалось увидеть. Дзитте зацепился за его меч рядом с узкой гардой. Саламандра провернул кисть, а другой рукой сделал стремительное, неуловимое движение.
За мгновение до этого Воин Заката успел разглядеть проблеск бледного света на одном из заостренных кончиков. Он пригнулся. Расстояние между ними работало сейчас и за, и против него. У него не было времени на то, чтобы уйти от удара, но и оружие противника не могло набрать нужной скорости.
Сюрикен в форме звезды вонзился в его панцирь, в сочленение между правым плечом и рукой. В то же мгновение Саламандра вывернул, гунсен и выдернул у Воина Заката короткий меч. Гунсен мелькнул, устремившись вверх, врезался в высокий шлем и сорвал забрало, хотя Воин Заката и успел ударить по гунсену перчаткой и даже погнул одну из его металлических пластин. Он заглянул в ониксовые глаза и увидел наконец всплеск эмоций на жирном лице, ибо перед Саламандрой предстал не Ронин, а какой-то другой, незнакомый ему человек с внушающим ужас лицом – человек, в горящих глазах которого Саламандра увидел то, чего и представить себе не мог: свою смерть.
Он отпрянул, как ужаленный, и призвал своего хозяина. Он молил о спасении. Но кошмар преследовал его. Воин Заката нанес страшный удар ногой, разбив обсидиановый доспех Саламандры.
– Почему он мне ничего не сказал? – заскулил Саламандра.
– Обманщик сам был обманут. – Воин Заката нанес удар ребром ладони.
– Кто ты?
– Тот, кто пришел, чтобы убить тебя.
– Скажи!
– Я друг Боннедюка Последнего. Это все, что тебе нужно знать. Время все же настигло тебя, холод тебя побери! Они настигли тебя – все, кого ты убил, кого уничтожили под твоими проклятыми знаменами, за твое «священное» дело.
– Силы! – вскричал Саламандра. – Дай мне еще силы!
Он взывал к клубящимся янтарным тучам.
– Это конец, – произнес Воин Заката, и эти два слова прокатились грохочущей эпитафией по искореженному, кошмарному лесу.
Ака-и-цуши поднялся и опустился на огромную голову, и сила удара сложилась не только из мощи мускулов, но и из устремления воли. За Ронина. За Оленя. За весь народ Боннедюка Последнего. За К'рин.
Череп раскололся.
Но это был уже не Саламандра или Токаге. Жир потек тонкими струйками воска по стремительно усыхающим мышцам. Руки и ноги взорвались, словно их наполняла бурлящая, рвущаяся наружу жидкость.
Воин Заката сделал шаг назад, ощущая пронзительный холод, поднимающийся от лодыжек. Он знал: наконец наступила великая битва, ибо у него на глазах на этом одиноком гребне посреди обугленного колдовского леса возникал образ страха и уничтожения.
ДОЛЬМЕН
В почерневший лес вошла странная пара: женщина-буджунка и четвероногое существо, которое было не просто животным.
Хинд был встревожен. Он не знал, куда ведет ее. Но его влекла некая сила; некий первобытный инстинкт заставил его переправиться через реку, подойти к лесу. Он знал, что скрывалось в обугленной чаще. Они все это знали. Но это их не волновало.
Что-то было не так, и его это будоражило, как собаку, принюхивающуюся к свежей, сочной косточке. Но он никак не мог сообразить, что именно его беспокоит.
А потом вдруг мелькнула мысль: дор-Сефрит умер, Боннедюк Последний умер. У них явно был план… но какой?
Обойдя стороной огромную изуродованную тушу со странными прозрачными лапами и с разодранной почерневшей мордой, они принялись взбираться по первым пологим склонам широко раскинувшегося хребта.
ПОДОЙДИ.
Эхо.
ПОДОЙДИ, ЧЕЛОВЕК-ВОЛНА.
Эхо сливается с эхом.
СМЕРТЬ УЖЕ ЖДЕТ. ВОИН БЕЗ ИМЕНИ.
Слова как удар клинка.
ТВОЕГО НАСТАВНИКА БОЛЬШЕ НЕТ. Я УБИЛ ЕГО.
Голос громом раскатывается в мозгу.
У ТЕБЯ БОЛЬШЕ НЕТ СИЛЫ. НИЧИРЕН УМЕР.
ДОР-СЕФРИТ УМЕР. ТЕПЕРЬ ТВОЯ ОЧЕРЕДЬ. СКОРО
ВСЕ ЛЮДИ УМРУТ. МЫ ПОДХОДИМ К СТЕНАМ КАМАДО.
Начинаются галлюцинации.
ОСТАНЕТСЯ ТОЛЬКО ДОЛЬМЕН.
Вспышки боли.
ПОЙДЕМ СО МНОЙ – В ГЛУБИНУ.
Искореженный лес растворяется в колышущейся трясине из медных водорослей, лохматые ветви просеивают пурпурный свет, разливающийся над ним расходящейся рябью бликов и тьмы, черно-белые полосы завораживающе трепещут и навсегда уносятся вдаль, повторяясь бесконечно в этом закрученном мире-ракушке.
Наружу.
Время растворилось в горячечном сновидении, зацепилось за край восходящего солнца, застыло, остановилось. Пригвождено и беспомощно.
Рядом нет никого.
Он один в пасти уничтожения.
И перед ним – Дольмен, который растет, извивается и сияет. Он ужасен. Это – сумасшествие, воплощение страха, месть самой жизни.
Какой он, Дольмен? Непонятно.
У него множество щупалец, широкий хвост, огромные круглые глаза без век с двойными зрачками, пульсирующая щелеобразная пасть…
Или же у него исполинский клюв и вся в складках кожа… Есть ли у него рога? У него нет зубов, но зияющая пасть смотрится омерзительней во сто крат, чем если бы в ней были клыки.
Он почувствовал, как что-то странное нарастает у него в душе. Решил, что это панический страх, и загнал его внутрь, подальше, в немереные глубины своей новой сущности.