Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями
Шрифт:
— Но что я такого сказал?
— Тон у тебя противный!
— Прости.
— Чувствую, сейчас начнешь советовать: «Примите таблетку аспирина, запейте глотком вина». Не смей со мной разговаривать свысока!
— Прости.
— Мне не нужно, чтоб за меня вносили деньги на покупку мотоцикла.
Элиот действительно сделал последний взнос за одного клиента в уплату за мотоцикл. Через два дня клиент разбился насмерть вместе со своей подружкой около Блумингтона.
— Конечно, знаю.
— Конечно, он все знает! — сказал сенатор
— Отец… Голос у тебя такой сердитый, такой несчастный. — В голосе Элиота звучала искренняя тревога.
— Пройдет.
— Тебя что-то беспокоит?
— Пустяки, Элиот, мелочи. Мелочи, например, то, что семейство Розуотеров вымирает.
— Почему ты так решил?
— Только не говори мне, что ты забеременел.
— Но ведь есть еще наши родственники с Род-Айленда.
— Спасибо, утешил. А я совсем было запамятовал, что они существуют.
— Сколько иронии у тебя в голосе.
— Видно, телефон испорчен. А ты расскажи мне, что там у вас хорошего? Подбодри старого пердуна.
— Мэри Моди родила близнецов.
— Отлично! Отлично! Превосходно! Лишь бы хоть кто-то служил продолжению рода человеческого. Лишь бы хоть у кого-то появлялось потомство. Лишь бы хоть кто-то продолжал размножаться. Как же мисс Моди назвала новорожденных, этих маленьких граждан?
— Фокскрофт и Мелоди.
— Элиот…
— Да, сэр?
— Пожалуйста, посмотри хорошенько на самого себя.
Элиот послушно оглядел себя со всех сторон. Насколько можно было видеть себя без зеркала.
— Посмотрел.
— А теперь спроси себя: «Может быть, это сон? Неужели я мог дойти до такого жуткого состояния?»
И Элиот послушно и без всякой иронии громко повторил:
— Может быть, это сон? Неужели я мог дойти до такого жуткого состояния?
— Что же ты ответишь?
— Что это не сон, — сказал Элиот.
— Разве тебе не хочется, чтобы все оказалось сном?
— А каким бы я проснулся?
— Таким, каким тебе следует быть. Каким ты всегда был.
— Хочешь, чтобы я снова стал покупать картины в дар музеям? Ты стал бы мной гордиться, если бы я выдал два с половиной миллиона долларов на покупку картины Рембрандта «Аристотель созерцает бюст Гомера»?
— Зачем доводить наш спор до полного абсурда?
— Это не моя вина. Виной те люди, которые отдают такие деньги за такие картины. Я показал репродукцию этой вещи Диане Луун Ламперс, и она сказала: «Может, я темный человек, мистер Розуотер, но я бы такую картинку у себя в комнате ни за что не повесила».
— Слушай, Элиот…
— Да, сэр?
— Ты бы узнал, что о тебе думают в Гарварде.
— А я отлично знаю.
— Вот как?
— Они меня обожают. Посмотрел бы, какие письма мне оттуда пишут.
Сенатор подумал, что зря хотел поддеть Элиота насчет Гарварда и что Элиот действительно говорит правду про письма из этого университета, полные глубочайшего уважения.
— Бог мой, — сказал Элиот. — В конце концов, с самого
— Элиот…
— Да, сэр?
— Сейчас, по странной иронии судьбы, наступает некий исторический момент, когда сенатор Розуотер, представитель штата Индиана, сам задаст собственному сыну вопрос: «Не коммунист ли ты сейчас или не был ли ты когда-либо коммунистом?»
— Бог ты мой. Как сказать, многим, конечно, мои мысли могут показаться близкими к коммунизму, — сказал Элиот простодушно. — Когда общаешься с бедняками, нельзя не столкнуться с тем, о чем писал Маркс, а кстати, и с тем, о чем говорится в Библии. Честное слово, по-моему, сущее безобразие, что у нас в стране люди не хотят делиться всеми благами. И со стороны правительства просто жестоко разрешать одним детям с самого рождения владеть огромной долей национального богатства — я сам тому пример, — а другим ничего не давать и держать в нищете с первых дней жизни. По-моему, государство могло бы, по крайней мере, оделять всех младенцев поровну с самого рождения. Жизнь и так трудная штука, зачем же людям еще мучиться из-за каких-то денег? У нас в стране всего хватит на всех, если только делиться между собой по справедливости.
— Что же тогда будет для людей движущей силой?
— А что, по-твоему, движет ими сейчас? Страх, что есть нечего будет, доктору платить нечем, что ребятам надеть нечего, что нет хорошей, удобной, уютной квартиры, настоящего образования, нет возможности хорошо отдохнуть, развлечься. Или стыд за то, что не знаешь, где Денежный Поток?
— Это еще что такое?
— Там, где деньги текут рекой, откуда потоком льются богатства нашей страны. Мы родились на его берегах, как и многие ничем не примечательные люди. С ними мы росли, с ними ходили в привилегированные частные школы, плавали на яхтах, играли в теннис. Мы могли вволю налакаться из этого Денежного Потока. И даже учились, как бы вылакать побольше.
— Как это «учились лакать»?
— Да брали уроки у адвокатов. Консультировались у специалистов по налогам, у биржевиков. А родились мы настолько близко к этому Потоку, что и мы сами, и поколений десять наших потомков могут хоть захлебнуться в этом богатстве, запросто черпать оттуда деньги ковшами, ведрами, чем угодно. А нам все мало, приглашаем специалистов, а они нас обучают, как пользоваться акведуками, плотинами, затонами, резервуарами, механическими ковшами, рычагом Архимеда. И к нашим наставникам тоже течет богатство, а их дети тоже платят, чтобы их научили, как вылакать денежек побольше.
— А я и не подозревал, что лакаю деньги.
Но Элиот так увлекся своими обобщениями, что отвечал отцу как-то бесчувственно, мимоходом:
— Оттого, что лакаешь с самого рождения. Такой человек не понимает, когда бедняки про нас говорят: «Вот налакался!», не поймет, если при нем скажут: «Деньги текут рекой». А ведь многие утверждают, что никакого Денежного Потока нет. А я, как их услышу, всегда думаю: «Бог мой, какая наглая ложь, какая безвкусица!»
— Ты меня радуешь — заговорил о хорошем вкусе, — съязвил сенатор.