Дайте руку королю
Шрифт:
– Эй, вы! – он переводит взгляд с Проши на Скрипа и обратно. – Почему не крикнули, что она – п…да? Я сказал в прошлый раз!
Они молчат.
– Ладно. Я – добрый. – Сашкины глаза жутко сверкнули. – Покарать надо, а я подарки дам! Тому, – указал на Скрипа, – серьги! А этому – табачку понюхать.
Палата радостно загалдела. Глобус в своем головодержателе даже взвизгнул от восторга.
Скрип лежит на вытяжении. Его схватили за руки. Мочки ушей щиплют больно-пребольно. И втыкают в них заостренные спички.
– Поссышь меньше! – хохочет Петух и, склонившись, плюет ему в глаза.
А Проше пихают в ноздри табак из окурков. Сашка и его подручные достают окурки из урн, что стоят на лестничных площадках между этажами. Там же берут пустые спичечные коробки. А спички выпрашивают у курящей няни Люды – якобы чтоб складывать из них «колодцы» и разные фигуры. Няня Люда думает: раз она дает спички без коробка – «баловаться с огнем» не смогут.
Проша пытается вертеть головой, но ее крепко зажали. Он было крикнул – горсть табаку и окурков сунули ему в рот.
– Пусть просрется! – приказал король.
От Проши отскочили. Какое чиханье, какой кашель напали на него! Во все стороны летят брызги, мокрые комочки табака.
– Ф-ффу… – Сашка выматерился. – Параша!
– Параша! Параша! – подхватила свита.
Мальчик прокашлялся. Поднял голову.
– Я – Проша!
– Ты … – из Сашкиного рта полился мат, – ты … Параша!
– Нет! Проша!
Король спрыгнул с подоконника как бешеный. Метнул глазами туда-сюда, схватил за ухо Петуха.
– Петушок-птичка, раздражает он меня! Отдаю на расстрел…
Прошу оставили в одних трусах, сволокли на пол. Сашка и «черная дивизия» ожесточенно стреляют в него шпонками.
– Ползи! Собирай шпонки! – кричит Петух.
Проша ползет на руках, волочатся тонкие посинелые неживые ноги.
– Ко мне ползи, Параша! Мне – боеприпасы! – Сашка, сидя на подоконнике, пуляет в голову, в голую спину. – Быстрей!
– Нет! – он прижался лбом к полу, прикрыл ладонями виски.
– Пли! Пли! Пли!
Шпонки звонко щелкают о тело. Оно все в розовых волдырях. Проша вздрагивает, вздрагивает – терпит.
– П…да тебя родила, а говоришь – мама! – король, схватив подушку, на которой сидел, подскочил к лежащему. Кинув его навзничь, накрыл подушкой лицо. Слабые руки Проши хватаются за мускулистые Сашкины ручищи. Тот гогочет: – Молодец – Светлана! Хорошо ногти обстригла!
Проша задыхается – то растопырит пальцы, то сожмет в кулаки, судорожно взмахивает ими, бессильно бьет душителя… А ноги – не шелохнутся.
Вот руки напряженно вытянулись вдоль тела.
– Это, как его… – сказал Петух, – не сдох?
Сашка-король помотал головой.
– Перед этим говно бы вышло! – и объяснил, что так бывало с котятами,
Отнял подушку от Прошиного лица, вглядывается с любопытством. Обеими руками сильно надавил мальчику на грудь. Тот часто-часто, жадно задышал.
– Будешь ползать? Мне шпонки подавать? – поднял над ним подушку.
– Буду.
Наконец стрелять наскучило.
– А кто у нас такой печальный? – вдруг фальшиво-ласково произнес Сашка, передразнивая тетенек, что так говорят с маленькими.
Палата замерла, предвкушая новую радость. Король запрыгал на клюшках к Кириной койке. Тот, хмурый, лежит в гипсовой люльке.
– И чего это мы помалкиваем? У-тю-тю-тю…
– Йи-ги-ги-ги! – заржала свита. Кто-то захлопал в ладоши.
– Пацаны! А ведь этот …й, – Петух указал на Кирю, – тоже не орал на девку, что она – п…да!
– И правда! Вот тварь!! – ругань сыплется со всех сторон.
Глобусу трудно говорить в головодержателе, но все-таки он выговорил:
– Я знаю. Он дико злой на короля.
А тот раскурил окурок. Зажав рукой Кирин рот, вдул дым в ноздрю. Мальчишка задохнулся, его забил кашель. Руки, как давеча руки Проши, безвредно ударяют по Сашкиному торсу.
– Кто курил? – король обводит взглядом палату. – Кирилл!
– А-аа-ааа!!! – палата взорвалась. – Кто курил? Кирилл! Кто курил? Кирилл!
Петух, Владик схватили мальчишку за руки. Он пытается не дышать, когда Сашка прижимает губы к его ноздре. Тогда тот зажимает ему не только рот, но и нос. Выждав, освобождает одну ноздрю. Едва не задохнувшийся Киря делает жадный вдох – и втягивает в себя дым. Кругом захлебываются хохотом, визгом. Кто может – скачет на месте.
Если б он был не в люльке, он корчился бы. А так – туго прибинтованный к массивной гипсовой раковине – совершенно недвижим. Недвижим в невыразимых мучениях.
Сашка-король оглядывает палату.
– Во кайфун! Полеживает – покуривает.
– У-у-ух-ху-ху-уу!!!
Глобус повалился к себе на койку, расшнуровал головодержатель. Крикнул неожиданно звучным голосом:
– О-о-ой! Сдохну от смеха!
– Кто-курил-Кирилл! Кто-курил-Кирилл! Кто-курил-Кирилл!
21
Пройдут дни. Как всегда, они будут лежать рядом: Киря, Скрип, Проша. Короля и его свиты не окажется в палате. Приблизится, опираясь на костыль, Коклета.
– Мне вас жальчей жалкого! Но уж глу-у-пы вы! Коли велят орать: «П…да!» – то и ори.
Скрип уже научится ослаблять петлю Глиссона и даже совсем слезать с вытяжения. Когда Коклета отойдет, он расстегнет петлю.
– А ведь Ийка снова заглянет. Если мы не будем ее обзывать, то нам… то нас… – и замолчит.
Они будут лежать молча. Вдруг Проше вспомнится Иван Поликарпович.