Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Сшиблись с треском и лязгом. Двое Мстишиных воев тут же повалились наземь. Один захрипел пробитый враз тремя копейными рожнами, второй захлёбывался кровью из распоротого горла.
— И-эх! — рявкнул, вздевая меч, Мстиша и ринул коня в гущу тел. Дал, наконец, выплеснуться, ярости.
Мужики продержались недолго. Весянин, хоть даже вооружённый, даже против татя не пляшет — ему претит древний земледельческий страх отнятия жизни. Да и некогда ему учиться войскому делу. А уж против кметя, что сделал войну своей жизнью… Все десятеро полегли в пыль тут же, у
Крамарь привстал на стременах, срывая с ветки листок. Уходящее лето украло у берёзовых листьев клейкость, зато напоило лес запахами поздней клубники. Сейчас бы с лукошком по кустам пошарить — с тоской подумал боярич, нюхая полузасохший листок. — Глядишь, грибов полно…маслят альбо подберёзовиков…
И вдруг натянул поводья, останавливая коня.
Сквозь летние лесные запахи вдруг чётко прорезался запах дыма — где-то что-то горело. Насторожились и кмети — тоже почуяли.
И никто не удивился, когда под копыта Крамарёва коня с плачем метнулась чумазая девчонка лет восьми-десяти.
— И чего было спешить? — недовольно бросил чернобородый Багула, косясь на старшого. — Ты бы и один с ними справился.
— Что, недоволен, что с бабы сняли? — насмешливо сказал Мстиша. — Неуж ещё не распробовали?
— Не успели, — посетовал чернобородый. — Дралась, как кошка, за палец укусила…
Он смешно лизнул палец, прокушенный до крови.
Ворчание было притворным, все это понимали. Настоящему воину бой горячит кровь не хуже чем женщина.
— Так сейчас не поздно ещё, — старшой усмехнулся. — Я чаю, недалече убежать успела.
— Какое там… — Багула махнул рукой.
Неклюдов терем уже пылал жарким пламенем — кто там мог остаться в живых?! И кто-то из кметей скакал с горящей головнёй — запалить воровское гнездо, сжечь остальные дома в веси.
И вдруг посунулся вперёд, уронил головню и повалился с седла. Свиста стрелы никто не услышал, но все схватились за оружие.
И не зря.
Громадные туши коней неслышно перетекали через плетень. Шестеро окольчуженных всадников вырвались из веси, развернулись полумесяцем, охватывая Мстишиных кметей и отрезая их от леса. Боярич радостно захохотал, рванул из ножен меч и ринул навстречь новым ворогам — ужо потешим душеньку молодецкую.
Но потешить не довелось.
Сблизились. Сажени отлетали назад, словно пылинки на ветру.
Конный бой стремителен, всадник неудержим.
— Живым хоть одного возьмите, живым! — проорал Крамарь сквозь свист ветра, чувствуя, как зловеще тяжелеет в руке нагой клинок.
Сшиблись в лязге железа. И почти сразу Крамарёв старшой сшиб ударом щита в грудь здоровенного чернобородого мужика. Тот грузно пал на спину — гулко отдался удар, слышный даже сквозь конский топот и храп, сквозь звон железа, сквозь гулкий стук крови в висках.
Со старшим в разукрашенной серебром кольчуге Крамарь схлестнулся сам.
Сшиблись мечи, высекая искры, конь Крамаря ударил грудью, и враг качнулся в седле. И Морана-смерть села на остриё Крамарёва
Конец.
Двое оставшихся татей улепётывали через луговину к лесу. Крамарь усмехнулся злобно и предвкушающе.
Ну-ну…
— Ищите, может, кто из весян жив ещё, — бросил он своим, а сам остался на месте — поглядеть, чем кончится.
Из леса с гадючьим свистом вылетела стрела, и одним убегающим стало меньше. Не взял Крамарь-боярич всех кметей с собой, двоих в засаде на опушке оставил. И не впустую.
Второй проявил не только прыть, но и сообразительность — свернул к веси, и вторая стрела пропала впусте. Зато третья подранила коня. И тогда беглец, поняв, что ему не уйти, запоздало решил хотя бы дорого продать свою жизнь.
Спешился и достал лук.
Первая стрела рванула воздух над головой Крамаря. Боярич не стерпел и ринул на ворога сам, задыхаясь от ненависти. Презрев стрелы, подскакал вблизь. И стрелец промахнулся с двух сажен. Второй стрелы Крамарь ему наложить не дал, — рубанул наотмашь, вдоволь напоив кровью честную сталь. Боярич вскинул меч вверх, к замглённому дымом пожара и клонящемуся к окоёму солнцу — дед Дажьбог будет доволен своим внуком. Кровь стекала с крестовины на руку, и ненависть, боевое безумие, колотила в виски багровым пламенем, еле сдерживаемая рассудком.
Гулко трещало пламя, удушливый и тягучий дым забивал дыхание, тянуло нестерпимым жаром. Истошно кричала где-то в огне сгорающая заживо кошка. Краса бессознательно провела рукой по лицу. Болела правая щека и сильно саднила шея. С чего бы это?
То есть, болело-то всё тело, безжалостно изломанное и поруганное боярскими живорезами. А вот шея-то с чего?
Краса тупо, словно во сне коснулась шеи рукой и нечаянно сорвала коросту на глубокой ране. Потекла кровь, рвануло острой болью. И тут же девушка словно проснулась. Остро вспомнилось всё, что было, и Краса сама завыла, словно тот брошенный пёс, зарыдала.
Для чего они оставили её жить?!
Не оставили, — услужливо и ехидно подсказал рассудок, пугливо съёжась где-то в закутке души. — Случайно вышло. Убить хотели, да в спешке не смогли, промахнулись, только шею порезали. Срастётся теперь накосо, будешь ходить с головой набок.
Не буду, — подумала упрямо Краса, цепляясь пальцами за землю — искала что поострее. — Не буду жить! Да и зачем?
И вправду — зачем?
Никого родных не осталось!
Да и сама она… кому такая нужна?
Ничего острого не находилось, и девушка вдруг подумала — а зачем? Рядом — море огня. Он встала на ноги. Голова кружилась, колени подкашивались. Шагнула к огню, и вдруг поняла, что не сможет сделать дальше ни шагу. Да и ни к чему. Огонь доберётся до неё сам.
Кто-то огромный и чёрный неслышно вынырнул из вихрящегося пламени, стремительно сгрёб девушку в охапку. И вот тут силы проснулись. Она пиналась, кусалась, царапалась, не чувствуя, как горит на ней изорванное плесковичами в клочья платье.