Даже ведьмы умеют плакать

Литвиновы Анна и Сергей

Попался бы мне этот дурацкий шутничок – немедленно получил бы прямо в ухо.

Смерть!.. Нашли чем шутить.

Я оглядел кухню.

На столе валялся отложенный планшет с эскизом натюрморта и карандаш. Керамическая чашка с остатками кофе, смятый фантик и пустая баночка из-под йогурта дополняли реальный, а не идеальный – возникший в моем воображении – натюрморт.

Кухня показалась мне сейчас какой-то нахохленной, неприкаянной. Тюлевая занавеска была содрана с двух крючков. Ее вообще давно не мешало бы постирать.

А окна – помыть.

При этом и кухня, и вся квартира казались полными какой-то нехорошей тишины.

И в этой абсолютной, мертвящей тишине капала вода из крана. Давно пора сменить прокладку. Дзыньк, дзыньк! – звенели капли, падая в непомытое блюдечко из-под вчерашнего чая.

Но – что удивительно! – больше в нашем огромном многоквартирном доме не раздавалось ни единого звука.

Я выглянул в окно.

Залитый весенним солнцем двор был абсолютно пуст. Недвижно стояли припаркованные машины. Из помойки торчал длинный кусок картонной коробки и чуть покачивался на ветру.

И тут я заметил движение. По пешеходной дорожке шел человек. Шел он с трудом, будто преодолевал сопротивление ветра.

Я пригляделся и увидел, что человек попросту пьян. Нагрузился с утра и шкандыбает от магазина.

В руках у пьяного был старый полиэтиленовый пакет. Нес он его с чрезвычайной осторожностью. Видно было, что он готов при необходимости защищать его всем своим телом. У стороннего зрителя вроде меня не оставалось никаких сомнений по поводу содержимого пакета.

На сердце как-то отлегло. Отчего-то этот пьяный, шествующий поперек двора, теперь показался мне чрезвычайно симпатичным.

А тут вдруг из квартиры сверху донесся посвист дрели. Еще ни разу в жизни этот звук не был мне настолько мил.

Все нормально. Я стряхнул с себя морок. Жизнь продолжается. Все живы. И мир – жив.

И я – жив тоже.

Просто – будний день. Одиннадцать часов утра. Народ – на работе. Дети – в школе. Птицы еще не вернулись с югов.

Все нормально.

Однако мысль о том, что надо вернуться к работе, вдруг стала мне невыносима. Показалось удивительно унылым: продолжать сидеть здесь, в квартире, одному и писать натюрморт.

Надо мне, пожалуй, пойти прогуляться, решил я.

Что-то я зачах тут один. Одичал. Да еще и предсказания эти дурацкие. Звонки.

Надо сходить в магазин, подумал я. Там – люди, там – милые кассирши. Может, кого из соседей встречу по пути – поболтаем. Вот и развеюсь.

Решено, собираюсь. А чтобы мне не было так одиноко, я включил радио в своем музыкальном центре «Панасоник».

«…А впереди у нас путешествие по времени, – раздалось бодрое щебетание ведущей из «Радио семь – на семи холмах», – годы шестидесятые, восьмидесятые и девяностые. «Битлз», Анна Усачева и Джо Кокер. Оставайтесь с нами!..» И в динамике раздались известные аккорды. А после запел Маккартни:

In the town Where I was born…

Я

бодро подхватил, подпевая сэру Полу:

Lived a man Who sailed to sea…

И отправился надевать джинсы.

ПИСЬМО

«Йеллоу Сабмарин» была единственной битловской песней, которую я знал от начала до конца.

Я допел ее вместе с Полом, одеваясь. Потом выключил радио и вышел в робко-весенний день.

Никого из знакомых я по дороге в магазин не встретил. Зато мило поболтал со скучающей кассиршей. И скидку получил, как ранняя пташка – покупатель, явившийся до двенадцати часов дня.

В магазине я приобрел жестяную двухсотграммовую банку «Нескафе-классик», коту – «Вискаса» и туалетный наполнитель «Катсан». Еще я купил «Студенческих» микояновских сосисок и тортик «Наполеон». А кроме того, побаловал себя шоколадкой «Вдохновение», апельсинчиками и бананчиками.

Когда я подошел к своему подъезду, гнилое настроение, вызванное дурацкими розыгрышами, улетучилось.

В моем обычном – не виртуальном! – почтовом ящике что-то белело.

Я поставил сумку с покупками на пол и отпер его.

Внутри оказалось письмо. Адресовано – мне, и адрес – мой. Координаты отправителя не указаны.

Почерк на конверте показался мне странно знакомым.

Я довольно редко получаю письма, поэтому разорвал конверт прямо в подъезде. Оттуда выпал небольшой голубоватый листочек, исписанный от руки.

Я взялся читать:

«Когда вы прочтете эти строки, меня уже не будет в живых.

Да, да! Я должен умереть. Судьба распорядилась именно так, и я чувствую приближение неминуемой смерти.

Очень жаль, что мне не удалось выполнить все задуманное, воплотить все мечты. Но меня утешает и мне льстит мысль, что удалось оставить после себя хотя бы кое-что. Хоть какие-то следы моего пребывания на Земле. Картины, оставшиеся после меня, продайте. Не знаю, как оценит их история, но все, что я ни писал, делал со всей душой и от чистого сердца.

Жаль, что мне не довелось родить сына. Ну, что ж, значит, не судьба. Значит, богу это оказалось не угодно.

Еще раз прощайте – и вспоминайте обо мне».

Письмо было без обращения и подписи, однако я застыл в подъезде, словно пораженный громом, вперившись в ровные, угловатые строки…

Потому что это был МОЙ ПОЧЕРК!

ГЛАВА 3

ЛИЗА. КОЛДУН

Лиза ехала в центр и ругала себя «поленом», «мымрой» и даже «овцой». Бабушка бы ее осудила. Но как тут не ругаться, если тебя все-таки «развели» на несусветную глупость? Она, выпускница «Плешки», почти атеистка, едет к колдуну – подумать только!