De Paris avec l'amour
Шрифт:
— Дура. Набитая, — отвечает за Соню Вик. — Сама же тут без него слезами уливалась, чуть ли не помирала. А теперь, когда он приехал, все нормально объяснил, «люблю» сказал — мы решаем включить идиотку и стерву.
— Sotte, — выносит свой вердикт и Маша. — Так Васька говорит — когда я его совсем достаю.
— Да идите вы все! К черту! Эксперты хреновы! Поняли?! Все! Идите! К черту! — срывается на крик Софья.
— Ну и пойдем, — за всех отвечает Вик. — Что-то мне даже жалко стало парня. Надеюсь, Бас
— Водки бы ему сейчас, — ответственно заявляет Ник. — Только не знаю, выдержит ли его хлипкий французский организм водку. Но парня, правда, жаль. Стерва ты, Софья.
— Идите к черту!
— Не, черт с тобой останется. А мы — пойдем. Айда, народ. Хряпнем за упокой души несчастного француза.
Шаг двадцать шестой. Спасение активов
Я три дня гналась за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны.
Она еще как-то держалась в Москве. Из гордости. Из вредности. На дурном характере делала вид, что ничего не случилось. Сестры с ней не разговаривали. Родители ничего не понимали. Еще два дня — и она вернулась. Когда уезжала, даже не знала, через сколько вернется — такое было состояние, что на все было плевать — лишь бы вырваться из этого города, лишь бы домой, туда, где поймут, пожалеют. Шеф разрешил ей отпуск без лишних разговоров — наверное, хватило мудрости понять, в каком состоянии его подчиненная. А теперь — надо возвращаться. На осколки разбитой парижской жизни. Той, прошлой жизни. Жизни с Сержем.
И по возращении она сколько-то продержалась. А потом, раскладывая одежду в шкафу, она зацепилась взглядом за пакет на второй полке. Достает. Это вещи Сержа. Те самые, в которых он тогда пришел к ней. Серая рубашка, темно-серые брюки. Как же давно она видела его в этих вещах. Как давно… В другой жизни. Стягивает с себя футболку. Пальцы дрожат. Но это не помеха — пуговиц на рубашке все равно нет, застегивать нечего. Потому что он был такой тогда… когда пришел к ней, весь сотканный из дождя и отчаянных глаз. Когда так хотел ее. Он уже тогда… тогда любил ее. Может, тогда не понимал — но уже любил. А она… она не поняла этого в Москве. Отвернулась. Оттолкнула.
Кутается в серый мягкий шелк. От рубашки еще слабо пахнет — его парфюмом, тем дождем, той грозой, ароматом любимого мужчины. С ногами на диван, уткнуться носом в воротник рубашки. А сколько раз на этом диване они… А как Серж однажды свалился с него — в самый ответственный момент. И потом сидел вон там, на полу, голый, смотрел на нее снизу вверх и хохотал. А затем вдруг перестал смеяться — и резко сдернул ее за ногу с дивана. И они продолжили на том, на чем прервались — но уже на полу.
Он везде — в ее квартире, в ее голове, в ее воспоминаниях. Вот он сидит за столом, в одном белье, босые ступни обнимают ножки стула, взгляд вперен в телефон, лучи почти уже полуденного солнца путаются в и без того запутанных после сна волосах, мягких, как у ребенка. Она ставит перед ним кружку с кофе — и, он, не отрывая взгляда от экрана, обнимает Соню за талию, притягивает к себе, кратко прижимается щекой к ее животу, трется по-кошачьи. Она знает, что этот жест означает. «Спасибо, милая, я ценю твою заботу. Я сейчас на срочные сообщения отвечу —
А вот он выглядывает из ванной за звук зазвонившего телефона — за щекой зубная щетка, одной рукой ловит развязавшееся на бедрах полотенце.
— Соф, посмотри, пожалуйста, кто там звонит? — немного невнятно.
— Какой-то Фортрен.
— Это не какой-то Фортрен, это вице-президент «Society Generale»!
Двух рук не хватает на три предмета — зубную щетку, полотенце и телефон. Выбор делается не в пользу полотенца. И Серж так и стоит — нагой, у ног — упавшее полотенце, в одной руке телефон, прижатый к уху, в другой — зубная щетка, тыльным концом которой он чешет в затылке, ведя разговор в таких терминах, что Соне кажется, что это говорит Матье — все его любимые словечки: «платежеспособность эмитентов», «аннуитент постнумерандо». Бррр… Голый — и «аннуитент постнумерандо». Только Бетанкур так может.
Серж тут, он везде. И его нет. Она не просто оттолкнула его, его признание, его любовь. Соня мазохистски вспоминает его последние слова. «Я же тебе поверил. Зря поверил. Зря».
Она. Его. Предала. Она предала самого дорогого в своей жизни человека. Предала его любовь, его доверие.
И он ее не простит.
Сами собой всплывают в голове слова мадам Нинон. «Он умеет любить. Наверное, это не слишком очевидно. Он редко позволяет кому-то это увидеть. Он не подпускает к себе близко. И еще — так трудно прощает предательство». Мадам Нинон права во всем. Он умеет любить. А предательство — не простит. Если за столько лет так и не смог простить родителей — то что говорить о ней?
Что делать? Позвонить ему? Не возьмет трубку — она уверена. Гордый же до невозможности. Приехать к нему домой? И что сказать? Да что бы она ни сказала — не простит. На колени падать? Не поможет, да и ей собственная гордость не позволит. Если бы быть точно уверенной, что это даст хоть какой-то результат…
Вместо этого Соня позвонила Катажине. Та не взяла трубку. А после пятого звонка пришло сообщение: «Я с предателями не разговариваю». Что и требовалось доказать…
И все равно Софья еще держалась. Как-то — но держалась. А потом все же — сорвалась.
Она уже минут десять бессмысленно пялится в монитор. На экране — фото. То самое, что она увидела в тот день, когда рухнул ее мир. Серж и Амандин. Только теперь их на фото разделяет нарисованная ломаная линия. И текст под заметкой иной.
Дамы, можете выдохнуть: Серж Бетанкур не женится! Известие о его скором браке с Амандин Русси было всего лишь пиаром со стороны президента «Бетанкур Косметик» в преддверии подписания важного контракта. «Я надеялся, что облик почти женатого человека пойдет мне на пользу, — со смехом сообщил нашему изданию сам Серж Бетанкур. — А Амандин согласилась подыграть мне по старой дружбе». Так это или нет — знает только сам Серж Бетанкур. Единственное, что по-настоящему важно — Серж Бетанкур снова свободен. Сколько тысяч женских сердец радостно забились при этих словах? Мы думаем — немало.