ДЭ Пятачка
Шрифт:
— Он похож скорее на грабителя. Надеюсь, у него хотя бы приличные рекомендации?
— Рекомендации?
— Ну да. С мест прежней работы. Может, в его рекомендациях есть компроментирующие записи — аресты, тюремные сроки, что-нибудь такое?
— Я… я так не думаю, — сказал Пятачок.
— Хорошо, я надеюсь, что с этим порядок. Если ты действительно считаешь, что нужна охрана. Кстати, а что там с фамильным серебром?
— С-с-серебром?
— Ну, ты знаешь — серебряные ножи, вилки, ложки. Их нет в ящике, где они обычно лежали. Я просто спрашиваю, на всякий случай…
— Нет, — выпалил Поросенок. — Он не мог… я имею в виду, что они не могли. Им там было не место или ещё что. Да, вот именно. Они должны быть. Они… Я… Извиняюсь, мне надо идти. До свидания.
Такие вот странности.
Здесь
Дело в том, что кроме животных как таковых — в которых конфуцианцы видели просто бездушных существ, пригодных для еды, жертвоприношений, полевых работ или в роли тягловой силы, — Самыми Маленькими Зверьками в китайском преимущественно конфуцианском обществе традиционно были женщины, дети и бедняки. Бедняки, угнетаемые жадными торговцами, землевладельцами и правительственными чиновниками, располагались в самом низу конфуцианской социальной лестницы. Иными словами, они как бы не существовали вообще. А жизнь женщин даже в зажиточных семействах — в зажиточных семействах в особенности — была вовсе не свободной, поскольку повсеместно был принят конфуцианский брак, то есть многобрачие, и другие обычаи, настолько унизительные для женщин, что жителю современного Запада это трудно даже представить. Столь же безрадостно жилось и детям. Для истинного конфуцианца дети существовали как продолжатели рода, не только вынужденные во всём беспрекословно повиноваться своим родителям, но и обязанные брать на себя заботу о родителях в старости — не имея никаких собственных идей, идеалов и интересов. По конфуцианским законам отец имел полное право убить сына, проявившего неповиновение главе семейства или опозорившего семью: само такое поведение оценивалось как преступное.
Даосизм, напротив, полагал, что уважение должно быть заслуженным, а уж если Большой Папа ведёт себя скверно, то члены его семьи имеют право на мятеж. Это относилось и к императору и его «семейству», т.е. и к его приближённым: если император оказывался тираном, подданные имели право его свергнуть. Высшие сановники-конфуцианцы жили в постоянном страхе: члены тайных даосских и буддистских обществ были всегда готовы выступить и попытаться опрокинуть Трон Дракона, если условия жизни становились невыносимыми, как это не раз и бывало.
Симпатии даосов всегда были на стороне Униженных — на стороне изгоев и париев общества, включая тех, кто был разорён уловками алчных торговцев и чиновников и вынужденно стал одним из «Братьев Зеленых Лесов» (как называли тогда объявленных вне закона) или «Гостей Рек и Озер» (бродяг). Китайские боевые искусства создавались прежде всего даосами и монахами-буддистами, чтоб защищать обездоленных и научить их защищаться самостоятельно. Эти искусства точнее было бы называть анти-боевыми, поскольку они использовались не только против вооруженных бандитов, но и всякий раз против солдат местных князей или императорских войск, когда те поднимали свои мечи на слабых. Но если буддистские воинские искусства имели тенденцию к «жёстким» формам самообороны (из которых позднее развились силовые и прямолинейные каратэ и таэквондо), даосы отдавали предпочтение «мягким» формам, вроде «текучих» и уклончивых тайцзицюань или пакуанчо (подобные дзюдо или айкидо, но более изощрённые и утончённые).
Повествуя о том, что воспринималось ими как злоупотребление силой и властью, даосские писатели пользовались словом так же, как мастера воинских искусств — обезоруживающими движениями и активными точками тела. Сочетая факт и вымысел, они предавали гласности преступления сильных мира сего и высмеивали лукавых, самонадеянных, напыщенных и жестоких. И хотя раздраженные конфуцианцы не раз попытались покончить с подобной литературой, все эти попытки, как правило, оказывались неудачными, поскольку симпатии простых людей были на стороне даосов.
Учитывая то, что даже Великие и Могучие конфуцианцы сохранили, видимо, остатки уважения к животным и потому иногда именовали «низших» граждан Поднебесной «свиньями» и «собаками», не удивительно, что даосские авторы оставили множество как реальных, так и выдуманных историй
[iii]
Для сравнения — чтоб показать, насколько разнятся переводы с древнекитайского — приведу тот же фрагмент из Чжуан-цзы в переводе В. Малявина (в тексте представлены почти дословно переводы с древнекитайского на английский самого Б. Хоффа). Попутно заметим, что многое здесь зависит ещё и от того варианта/издания текста, с которого делался тот или иной перевод. — Прим. переводчика.
Некий жрец, облачённый в церемониальные одежды, вошёл в хлев и спросил жертвенную свинью:
— Отчего ты боишься смерти? Я буду откармливать тебя три месяца, семь дней блюсти ритуальные запреты, три дня поститься, а уж потом, подстелив белый тростник, положу тебя на резную скамью.
Некто, заботившийся о свинье, сказал:
— Уж лучше кормиться отрубями и мякиной, да оставаться в хлеву!
Некто, заботившийся о самом себе, сказал:
— Хорошо быть вельможей, который ездит на колеснице с высоким передком и носит большую шапку, а умрёт — так его похоронят в толстом гробу, водружённом на погребальную колесницу.
Заботившийся о себе предпочёл то, от чего отказался заботившийся о свинье. Чем же он отличается от свиньи?
Ответственный За Жертвоприношения вошёл к свинарник в своих церемониальных одеждах и обратился к свиньям.
— Чем вы недовольны? — спросил он. — В течение трёх месяцев я буду откармливать вас отборным зерном. Затем сам я в течение десяти дней — в то время как вы едите — буду поститься, а потом — заботливо наблюдать за вами ещё в течение трёх дней после этого. Наконец, я расстелю свежие циновки и удобно уложу вас на церемониальном столе для жертвенного введения в мир духов. И это всё я буду делать для вас. Так о чём вам беспокоиться?
Если бы Ответственный действительно заботился о благополучии свиней, он просто кормил бы их отрубями и мякиной и оставлял в покое. Но он беспокоился лишь о себе и своём авторитете. Он наслаждался своими церемониальными одеяниями и высокой шапкой, полагающейся ему по должности, и обожал разъезжать в торжественно украшенной повозке — зная, что, когда он умрёт, его величественно понесут к могиле под великолепным балдахином, распростёртым над его гробом. Но если бы он беспокоился о благополучии свиней, он не придавал бы всему этому никакого значения.
Но объектами насмешек даосских авторов были не только богатые конфуцианцы. Подобно Братьям Марксам или Стэну Лаурелу и Оливеру Харди, даосы высмеивали Раздутое Эго на всех уровнях общества. Один из примеров такого смеха — новелла «Грушёвое семечко» Пу Сун-лина, писателя династии Цин:
Зажиточно одетый крестьянин торговал грушами на рынке. Поскольку груши были большими и сочными, вскоре он изрядно поднял на них цену. Проходивший мимо даос в заплатанном халате с заброшенной за спину маленькой мотыгой остановился у повозки крестьянина и попросил грушу. Крестьянин прикрикнул на него, чтоб тот убрался. Но даос и не думал уходить. Крестьян злился всё сильнее и сильнее. Скоро он уже кричал во весь голос.
— В твоей повозке сотни груш, — невозмутимо заметил даос. — А я прошу лишь одну. Зачем так расстраиваться?
На шум стали собираться люди. Из публики крестьянину посоветовали запустить в оборванца гнилой грушей. Но крестьянин не решился. Наконец кто-то, видя, что шум может перейти в потасовку, купил грушу и вручил её даосу. Искренне поблагодарив благодетеля, даос обратился в толпе.
— Мы, последователи Дао, испытываем отвращение к мелочной жадности, — сказал он. — Позвольте мне разделить этот восхитительный плод с вами, добрые люди.