Де Рибас

Феденёв Родион Константинович

Он передал письмо адмиралу. Итак, Зубовы хотели женить недалекого брата Николая, прозванного Голиафом за физическую силу, на Натали. Жаль двадцатилетнюю Суворочку! Но – решать отцу. Платон в письме высказывал немало похвал Александру Васильевичу и говорил о претенденте на руку Натальи Филиппе Эльмпте, беря в помощницы императрицу: «Всемилостивейшей государыне показаться может необычным, а, может быть, и неприличным, что дочь столь знаменитого российского полководца, слывущего столь привязанным и к вере, и к отечеству своему, отличенная имением и покровительством Великой нашей государыни, выдается за иностранного

иноверца».

– Я совсем не знаю старика, – сказал Платон. – Говорят, он с причудами. Как, по-вашему, он примет мое письмо?

– Мне кажется, вполне благожелательно, – сказал Рибас и не ошибся.

Суворов благословил этот брак, а Рибасу писал: «Где бы Вы ни были: в С. Петербурге, Иерусалиме, Пекине или Филадельфии, близ Вас или в отдалении, я, как прежде, верный Ваш слуга и желаю сражаться под началом Вашим… А покамест пусть цветет Ваш Гаджибей, увеличивайте флот, штурмуйте Византийский пролив, как некогда Дунай».

Но умер отец Зубовых, граф Александр Николаевич, и свадьбу отложили.

Рибас ожидал, что объяснение с женой Настей будет долгим и не без упреков, но Настя, когда он вызвал ее на разговор, сказала трезво и твердо:

– Ваш сын – это ваш сын. Заботьтесь о нем. Я никогда не признаю его, даже если у него нет матери. Прошу вас никогда не рассчитывать на мой капитал, который со временем будет принадлежать моим дочерям. И не забудьте обеспокоиться о приданом для дочерей – это дело вашей чести.

Больше она на эту тему не говорила. Нельзя сказать, что их отношения стали натянутыми, нет, они сделались холодны и бесстрастны. В конце февраля чету Рибасов пригласили в Зимний на Малую ассамблею в Эрмитаж. Они поехали в одной карете, но во дворце разошлись по разным кружкам. Настя взяла под опеку рдевшую румянцем Наталью Суворову, которая при приближении рослого гиганта-жениха Николая Зубова начинала заикаться, а ее дуэнья Аграфена Хвостова ничем не могла ей помочь.

Министры российские и иностранные, придворные и знать оценили значение адмирала в кружке Зубовых, и одни зло шептались, а другие подходили с любезностями на устах. Неаполитанский посланник герцог Серра-каприола после приветствий недоуменно спросил:

– Почему Черноморское адмиралтейство задерживает выдачу открытых листов на свободное плавание неаполитанским судам?

– Это недоразумение, – отвечал Рибас.

– Наш посланиям в Константинополе граф Людольф, – продолжал Серракаприола, – прислал мне два устаревших листа и просит содействия.

– Передайте мне их и я улажу это недоразумение.

А «недоразумение» это имело имя – Мордвинов, который волочил дело, и теперь румянец пылал не только на щеках Натальи Суворовой, но и лицо адмирала вспыхнуло от гневного раздражения. А приходилось улыбаться, кланяться, вступать в беседы и не лезть за словом в карман. Императрица восседала в кресле и наблюдала за игрой в биллиард Платона и генерала Палена. Она перекрестила Наталью, пожелала ей счастья в браке и обратилась к адмиралу:

– Докладывали мне о вашей деятельности при Хаджибее. Трудитесь и дальше с таким же усердием.

– Только под вашим светлым покровительством город будет построен, – ответил Рибас, а Екатерина повысила голос, чтобы быть услышанной многими из гостей:

– Наши ученые мужи отыскали в Академии старые атласы, не поеденные мышами,

и определили, что при Хаджибее находилось греческое поселение, Одисос именуемое. Но сие название, вследствие обилия в тех краях городов мужского рода, решили мы переименовать в город, носящий имя в женском роде – Одесса. Прошу всех господ иностранных посланников сообщить сие своим правительствам. Турецкий Хаджибей мы переименовываем в христианскую Одессу.

Это известие было выслушано господами иностранными посланниками с большим вниманием, и дипломаты настороженно зашептались меж собой.

Мордвинову Рибас отправил официальное заявление: «Полученное мною от находящегося при блистательной Порте Неаполитанского посланника г-на Людольфа письмо, с приложением двух отверстых листов на свободное плавание по Черному морю шкиперу Мехиорни Спарпато Вашему превосходительству представляю в оригинале. Не угодно ли будет, вместо оных за происшествием срока в минувшем году, в будущее лето на такое же плавание дать другие листы, доставляя оные сходно требованиям г-на Гр. Людольфа к нему в Константинополь».

В марте неторопливый скрипучий писарский механизм работал в испарине: летели ордера от Зубова де Волану о том, что Суворов отсутствует, а город строить надо, отправлялись донесения Рибаса к его сиятельству Румянцеву с предложениями относительно достроения города, уточнялись, утверждались, отсылались именные лиски – и весь этот бумажный поток вихрился вокруг одного эпицентра под именем Одесса.

В ночь на первое апреля начался Высокоторжественный праздник Святые Пасхи. В половине первого часа по второму пушечному выстрелу ко двору съехалась знать и генералитет. Павел с женой и детьми, а позже и Екатерина со свитой и Синодом имели выход в придворную церковь к Божьей службе. Духовник императрицы Савва Исаев начал воскресный тропарь и, когда дошел до пронзительно-торжественного «Христос Воскресе», из Санкт-Петербургской крепости палила двадцать одна пушка. Пел всенощный хор, императрица приложилась к иконе, а потом и к руке государыни хлынул нескончаемый поток придворных.

В этот же день в камер-фурьерском журнале было записано: «В пятьдесят минут пятого утра Ее Величество обеденное кушанье имела в комнате, где вещи бриллиантовые, на 9-ти кувертах, а к столу приглашены: гр. Александра Васильевна Браницкая, Петр Богданович Пассек, кн. Александр Прозоровский, граф Платон Александрович Зубов, кн. Федор Барятинский, камергер Евграф Чертков, гр. Николай Зубов, Осип Михайлович Рибас».

Кубка за здравие императрицы не было.

Адмирал, единственный из присутствующих не имевший никаких титулов, ожидал особых известий для себя. Их не последовало. Он пробыл во дворце до четырех. В церкви снова начались духовные отправления.

Никаких новостей.

После церкви Екатерина до семи играла в карты. В восьмом часу гости стали разъезжаться. Надежды генерала, что проект греческого дивизиона будет утвержден в Святой день, не оправдались. Напротив, явился Валериан Зубов, и все внимание двора сосредоточилось на нем. Он въехал в приемный зал в кресле на колесах, императрица в слезах бросилась навстречу. Она подарила ему бывший дом Густава Бирона на Миллионной улице, назначила пенсию, но двадцатитрехлетний пенсионер увлекся графиней Потоцкой и заказал себе искусственную ногу.