Де Рибас
Шрифт:
– Я в полном вашем распоряжении.
– В прошлый раз ты что-то тут не задержался.
– Болела жена, а потом ездил в Неаполь.
– А что в Неаполе говорят о нашем Греческом Проекте?
Отвечать было нечего, ибо Рибас не знал о существовании такого проекта.
– Я встречался с английским посланником Гамильтоном, аббатом Гальяни, будущим послом в России герцогом Серракаприолой, – отвечал Рибас, – мы говорили о многом, но Греческий Проект не упоминался. Признаться, я и сам ничего не знаю о нем.
Изящным движением Потемкин вытер тонкие губы платком с монограммой «Е», вышитой, по всей вероятности,
– Видно, когда ты был в Неаполе, о нем еще ничего не знали. – Князь сел в кресло, закинул ногу на ногу, покачивал красным сапожком. – Турки считают себя избранным народом, который подчинит себе весь мир. Конечно, Крым они потеряли. Вельможи со всем имуществом бегут. Но турки полагают, что все это лишь временная немилость к ним Магомета. А что это значит? Только одно: скоро гнев Магомета кончится, и весь мир будет у ног османов. А это война, Убей гяура, убей христианина! Вреди ему! – вдруг закричал князь. – Убей, и Магомет обласкает тебя. Если же погибнешь под знаменем Магомета – пророк дарует тебе Седьмое небо! И дадут тебе там жен, соответственно твоим подвигам! Тут вражда навеки. А как с ней покончить? Только тем, что искоренить османскую веру в избранность их народа. А на руинах Порты восстановить греческое государство. Возродить свободную Грецию.
Рибас с восторгом смотрел на князя. Давние юношеские мечты не только возвращались, но и реально были воплощены в Проекте, о котором, верно, уж говорят по всему миру.
– Признаться, ваша светлость, то, о чем вы говорите, меня не только волнует, но и искренне восхищает, – сказал он. – Дать свободу Греции, возродить былую славу Афин и Спарты – что может быть благороднее?
– Вот и превосходно, – сказал Потемкин. – Приходи-ка ко мне сегодня обедать.
И Петербург, и сплетни, и наветы, и предстоящая публикация переписки жены – все это отошло на второй план. Через два дня Рибас уехал в Новоселицу, в полк. Предстояли большие дела, осененные заманчивой мироносной великой идеей.
Часть вторая
От любви до заговора
1. Крымская золушка, неаполитанский маркиз и война
1787
Мягкой украинской зимой февраля 1787 года в гостиной кременчугского дома Василия Попова – Базиля – шла игра в старинный Гальбцфельф. Робберы были короткими, быстрыми – играли трое: Базиль за банкомета, понтеры – Рибас и адъютант Потемкина Рибопьер. Базиль сдавал по две карты, если кто-то набирал 9, 19 или 29 очков, тот и выигрывал, взяв прикуп или без него. 8, 18 или 28 очков – тоже было весьма не дурно. Небольшие ставки и свободная игра без записи позволяли говорить на любые темы.
За прошедшие три года многое переменилось в жизни господина полковника мариупольского легкоконного полка. Уж не было той остроты и того восхищения, которые овладели им после памятного разговора с князем Потемкиным. Увы, Греческий Проект предполагал новые разделы земель и народов. Австрия рассчитывала на Истрию, Сербия на венецианскую Далмацию. Франции предназначался Египет. Россия получала влияние в новом государстве – Дакии, в котором должны были объединиться Молдавия, Валахия и Бессарабия. Кроме того, трон свободной Греческой империи прочили внуку Екатерины Константину Павловичу.
И вдруг всколыхнулся от великой вести Новороссийский
Пока в Киеве шли торжества, Попов вызвал Рибаса из Новоселицы для подготовки перехода полка в Кременчуг. Доброжелательный и всегда ровный в отношениях с людьми Базиль происходил из духовенства, учился в Казанской гимназии и преуспел в правителях московской канцелярии Долгорукого-Крымского, после смерти которого стал служить у Потемкина, побывал секретарем при собственных делах Екатерины, теперь споспешествовал князю, чтобы тот не ударил в грязь лицом во время монаршьего путешествия.
– Вот вскроется Днепр, станет судоходен, – говорил игрокам-понтерам Базиль, – и флотилия императрицы пойдет вниз по реке. Вот тогда и начнутся главные заботы.
Рибас после сдачи карт получил восемнадцать очков – фигуру и восьмерку, надеялся на выигрыш, но Базиль прикупил и открыл фигуру, пятерку и четверку – девятнадцать. Он рисковал рублем – и получил от Рибаса рубль. Но зато Рибопьер, частенько прикладывавшийся к графину с вином, проиграл Рибасу четыре. Базиль продолжал банковать, ловко проделывал «брюле ле карт» – «сжигал» карты, что означало верх полной колоды положить под ее испод, а Рибас спросил:
– Но почему императрица выбрала такое время года для путешествия? Осенью она болела. И теперь, в стужу, в такую дальнюю дорогу?
– Надо же когда-нибудь и на новые пределы собственной империи взглянуть, – отвечал Рибопьер.
– Ей пятьдесят восемь. Отнюдь не молодые годы, – сказал Рибас.
– А вот ты это ей и скажи, – смеялся Рибопьер.
Попов дружески улыбнулся, покрутил лысоватой головой и напомнил:
– Объявляйте ставки, господа. Но предварительно в карты не смотреть.
В это время пришел начальник интендантского управления барон Бюлер, сразу включился в игру – правила это дозволяли – и сказал:
– Что только не напридумывают! Пошел слух, что светлейший хочет отделить свои края от России, сделаться таврндским царем и завести себе там гарем!
– Открываем карты, господа! – намеренно пресекал опасный разговор Базиль, но когда снова заговорили о Потемкине и императрице, объявил перерыв в игре, сложил с себя обязанности банкомета и сказал:
– Пусть лучше-ка Осип Михайлович расскажет, как он в карты у Зорича играл.
Зорич, бывший фаворит императрицы, был теперь владетельным царьком в Шклове, где держал три театра, собственный кадетский корпус на четыреста воспитанников и основал единственную в мире Академию картежной игры. В Академии преподавали лучшие знатоки Европы, профессора своего дела. О, тут играли и в «триумф», и в «лабет», и «откуп», и «кюльбас», «брускем-биль», и «брискан», и в «кумушку», и в «гок», и в «пок». Зорич был азартен и крайне самоолюбив, но никакой проигрыш не мог пошатнуть его несметных богатств. Впрочем, шкловский Мидас делал ставки сообразно капиталам своих партнеров.