Де Санглен Яков Иванович - рыцарь при императорском дворе
Шрифт:
Балашов пошёл провожать Сперанскаго, а я остался в зале. Балашов возвратился назад, и с гневным тоном сказал мне: "на что это похоже? Что подумает об вас Сперанский?"
– Я этого не знаю, ибо никогда не забочусь о том, что скажут люди, а что скажет моя совесть...
На другой день, в 12 часов утра, был я потребован к Государю, и принят был в большом кабинете.
– Расскажите мне подробно, что и как все было.
Я начал своё повествование, как уже подробно мною рассказано.
Но когда я рассказал, что после запечатания дверей, они были вновь распечатаны,
– Какой бездельник! Пётр I отрубил бы ему голову своеручно...
***
Два часовых стояли у дверей, которые офицер растворил.
– Что значат эти часовые? Что я под арестом, что ли?
– Так приказано, - отвечал он.
Я вышел в первую комнату, взял бумаги и написал следующее:
"По письму моему к императору, я просил добровольно предстать пред лицом его величества. Меня привезли. Со мной бумаги, писанные рукой императора Александра 1-го. Часовые стоят у дверей, как будто сторожат арестанта; следовательно и бумаги Александра под арестом. Прошу нас избавить от ареста и часовых удалить. Бежать, или выскочить из окна, мне не возможно; слишком высоко, и я ни к тому, ни к другому не способен. Часовых не нужно меня стеречь!
Яков де-Санглен"
На другое утро, явился офицер с коробом, в котором лежали: чайный прибор, фунт чаю, бутылка рому и булки. Расставив все, сказал мой офицер: "по приказанию императора, караула более нет".
Провёл дня два в скучном одиночестве. На третий день явился ко мне Потапов.
– Наряжена комиссия для допроса; будьте готовы к 11-ти часам.
...вокруг стола сидели трое генералов, а четвёртый стул был порожний.
Наконец встал гр. Чернышев
– Государь приказал, чтобы вы нам представили все акты и документы, которые у вас в руках.
– Крайне сожалею, что не могу исполнить этого приказания; оно противуречило бы письму моему, в котором я изъяснил, что готов одному царю их представить; царь не умирает, а придворные сменяются.
– Мы доверенные особы у государя.
– Верю и радуюсь; а все-таки бумаг не отдам. Что касается до приказания государя, то я уже объяснил; теперь прибавлю только: может быть находится в них что-либо о вас, граф, чего вам знать не нужно.
– Так мы требуем от вас.
– Доложите государю, что у меня их отнять можно только у мёртвого. Я пребуду верен императору Александру, который запретил мне кому-либо показывать; и я приказание его исполню, хотя и улыбки от покойного императора получить более не могу. Царь другое дело, от него ничего не должно быть скрыто.
– Что же?
– сказал граф Орлов, - Яков Иванович прав; мы это доложим государю; увидим, что он прикажет.
На третий день мне передали записку от императора, писанную карандашом:
– Пришлите мне вашего гостя сегодня, в 7 часов вечера. За ним приедет фельдъегерь...
– Вы хотели меня видеть; вот я.
Я поклонился.
– Я читал ваши бумаги, и жалею, что вы мне прежде не написали.
– Я имел счастие два раза
– Я ничего не получал.
Я взял из портфеля два письма гр. Бенкендорфа и подал государю.
– Это за этими господами бывает; они содержат все в тайне, и отвечают за меня. Я прочёл ваше мнение о жандармах; видел и решение брата; это его рука... Да, вы не охотники до этой команды. Что вы о наших жандармах думаете?
– Если прикажете, то я, как верноподданный, должен вашему величеству признаться, что мне, как и всей России, эта команда не по нутру.
– Отчего это?
– Оттого ли, что верноподданническая преданность подданных вашего величества тем оскорбляется, когда к ней выказывается как будто недоверие, или что вообще доносы, делаемые по необходимости этого учреждения, вынудить могут царский гнев, и тем разрушают тесную связь между любовию народа и царя.
– Мне ваша откровенность нравится. Я сам готов за правду умереть.
– Помилуйте, государь, это может быть необходимо в нашем положении, но не в вашем. Все мы молимся о сохранении дней ваших.
– Это умно и ловко, - сказал государь, улыбаясь.
– Я испытаю вашу откровенность; у меня есть донос на всю Россию кн. А.Б. Голицына; он ужаснул меня. Нет пощады никому; по мнению его, я окружён изменниками, даже не пощажён кн. Александр Николаевич Голицын, которого я люблю. Ему доверяю я жену, детей, во время моих отъездов; и я должен в нем сомневаться. Вы были тогда сами действующим лицом; и об вас упомянуто. Вы можете мне объяснить все обстоятельства этого времени. Я вам отдам эти бумаги, объясните их, и не затрудняйтесь моими заметками, сделанными карандашом. Когда вы это окончите, пришлите мне всё в запечатанном тремя печатями пакете... Я читал и письма брата к вам, я желал бы их оставить у себя.
– Противиться воле государя я не смею, но не могу скрыть моего прискорбия разлучиться с ними. Это лучшие доказательства, для детей моих, лестных отношений императора.
– Это похвально, если вы ими так дорожите. Я удержу только те, которых в партикулярных руках оставлять не должно, а прочие возвращу...
– Где вы так долго были?
– спросил Чернышев.
– У государя, - отвечал я.
– Третьего дня хотели вы взять меня к допросу; ныне, вы все в этом пакете; и мне приказано подать моё мнение.
– Коли вам нужен хороший писец, - сказал Чернышев, то я его вам пришлю.
– Понимаю, ваше сиятельство; и писарь вам перескажет, что он переписывал, а мне велено содержать все в тайне. Покорно благодарю; сам кое-как перепишу...
"С-Петербург. 12 февраля 1831 г, ? 83-й.
Милостивый государь Яков Иванович! Государь император был весьма доволен лично представленными вами его императорскому величеству сведениями и объяснениями по делам, до прежней вашей службы относящимся. Высочайше поручить мне соизволил изъявить вашему высокородию его величества благоволение, в знак коего государь император жалует вам подарок, который вслед за сим, по получении из кабинета, мною к вам доставлен будет.