Дедушка Илья
Шрифт:
– - Кому прискучит, тот сам себя измучит… Злую собаку чем больше тревожить, то она злее становится.
– - А я говорю, что нет: съездишь ее разок, другой по зубам, она и хвост подожмет. Образумится да скажет: надо так гнуть, чтобы гнулось, а не так, чтобы лопнуло.
Бабушка досадливо отвернулась в сторону и проговорила:
– - С тобой и говорить нельзя… Ты лопочешь незнамо что и над своими словами подумать хорошенько не хочешь. От упрямства своего ты погибнешь.
– - Ну, а ты вот в раю живешь, -- опять ложась на свое
– - Ишь как тебя бог награждает хорошо: всю жизнь прожила, нужды не видала, детками бог талантливыми наделил… ни забот, ни хлопот, знай только радуйся…
– - Радоваться и должно: этим, говорят, бог испытывает человека; а если испытывает, то милость свою оказывает. Нешто это плохо?..
– - Эх, эта милость! Зачем она только мнилась?
– - сказал дедушка Ильи и злобно засмеялся.
Бабушка поднялась с места и сурово проговорила:
– - Замолчи уж, с тобой нешто сговоришь!
– - Она вынула ломоть хлеба, положила его на меру и добавила: -- Как допрашивать-то будут, не очень хрондучи, держи язык-то покороче, молчаньем скорей отойдешь…
– - Ну, уж меня учить нечего, -- опять грубо сказал дедушка, -- не учи ученого, а учи дурака.
На другой день после обеда опять в нашей деревне загремели колокольчики, появились редко бывалые люди, но уж не на одном, а в двух тарантасах. Один был вчерашний, запряженный в пару станового, другой -- тройкой, и в нем сидел исправник, высокий жирный старик с седыми баками, в шинели, под которой был белый сюртук; с ними были двое сотских.
Мужики опрометью выскакивали из дворов и собирались около дома старосты. Они становились в плотную кучу и толпились, прячась за спины друг к другу, как овцы перед волками; дядя Тимофей помертвел от испуга и не мог отчетливо выговорить тех слов, которых от него допытывались.
Исправник потребовал, чтобы вынесли на улицу стол. Все подсели к нему, и писарь станового разложил на нем бумаги и приготовился писать. Исправник спросил, кто такое дедушка Илья. Староста сказал его имя. Стали спрашивать дальше, и когда узнали, что дедушка Илья николаевский солдат, исправник вдруг спросил:
– - А билет у него есть? Староста опешил.
– - Какой билет?
– - спросил он.
– - Солдатский билет, какой ему полагается вместо паспорта.
– - Не могим знать, -- пролепетал испуганный староста.
– - Как не можем знать, мерзавец, -- заблажил исправник, ударив кулаком по столу.
– - А если он бродяга? Ежели он без письменного вида из Сибири убежал? Ты ведь должен следить за этим!..
Староста бледнел и краснел. Он, как медведь, переминался с ноги на ногу. Исправник крикнул!
– - Где он у тебя?
– - В магазее.
– - Привести.
Мужики пошли в магазею, за ними встал и пошел становой.
Дедушка
– - Это кто ему принес? Кто распорядился? Сказано было, чтобы не давать?
– - Мне и дали, да я не ел. Чего же вы кричите-то?
– - сказал дедушка Илья.
Стали разбирать, кто мог принести ему хлеб, добрались до бабушки. Становой вызвал ее.
– - Ты, чертовка, ведьма киевская, как смела приносить ему хлеба?
– - закричал становой.
– - Ему не приказано было есть давать, а ты дала?! Я тебя в стан отправлю!..
Бабушка побелела как мука, и у ней дрогнула голова, но она спокойным голосом проговорила:
– - Я не чертовка и не ведьма, а у меня есть христианское имя: меня зовут Прасковья. Отправлять ты меня куда хошь, батюшка, отправляй, а ругаться ни шло ни брело нечего.
– - Как на тебя не ругаться, тебе зубы выбить следует!..
– - У меня их нет давно, батюшка, нечего выбивать-то…
Бабушка, видимо, была оскорблена и огорчена; глаза ее потускнели, и голова сильно тряслась.
– - Ведите ее туда!
– - крикнул становой; сотские повели бабушку к тому месту, где был исправник. Начался допрос… Они долго вычитывали, заставляли подписаться под бумагами, кто умел подписываться. У дедушки Ильи спросили билет. Он сказал, что его у него нет. Судился ли он когда? Он отвечал: -- Об этом сами узнаете. Исправник заругался на него, на бабушку. Грозил старосте за то, что он в деревне без паспорта держал, и велел сотским вести дедушку Илью в стан, а старосте с бабушкой сказал, что их потребует к себе следователь.
Бабушке вышел такой день, что ее все ругали. Когда уехали исправник и становой, на нее набросились мужики и староста и на чем свет стоит стали пробирать ее за то, что она приютила у себя дедушку Илью.
– - Нищая! ведь нищая ты такая-проэтакая!
– - кричали на бабушку мужики.
– - Самой есть нечего, изба, того и гляди, развалится, а она пускает к себе жильца. Григорий-то вон поумнее тебя: даром что родного брата и то не пускает на глаза, он и чист молодец! А ты, хрычовка глупая, раздобрилась. Зачем ты его приняла?
– - Это уж мое дело, это уж мое дело, -- бормотала, не поднимая головы, бабушка.
– - Бродягу ты приняла! Ведь бродяга он? Вишь, и паспорта не знает где сказать; может, он по большой дороге где гулял? Мы за тебя отвечать не станем! Все на тебя свалим! Все!
– - Валите, как-нибудь перенесу, -- сказала бабушка и, отвернувшись от толпы, направилась домой.
Домой пришла бабушка совсем неузнаваемая. Она, казалось, очень ослабла. Войдя в избу, она легла на коник и долго лежала так. Мне ее стало необыкновенно жалко, и я заплакал. Бабушка поглядела на меня.