Дедушка Илья

Семенов Сергей

– - А что ж нам-то со Степкой будет делать? Останемся мы старый да малый, нас снегом занесет, не откопаешься.

– - Бог милостив, как-нибудь все проживете, а мы вдвоем-то и на иструб скорой выживем и подати покроем.

– - Как ты думаешь, Мавра?
– - спросила бабушка у матушки.

– - Что ж думать, надо, как лучше!
– - вздохнув, вымолвила матушка.

– - Знамо, как лучше, кто про это говорит, только лучше-то как?

– - Я, пожалуй, поехала бы в Москву.

Бабушка опять задумалась; подумавши,

она вдруг решительно поднялась с места и проговорила:

– - Ну, коли поехала б, и поезжайте. Дай бог час! Только гляди, Тихон, не дурить тебе там. Пора опомниться!.. Ни для кого это, а для себя… У тебя вот малец растет; если будешь блажить, то и от него тебе не будет почета, и от меня моего родительского благословения!

Бабушка прослезилась и утерла концом платка глаза. Отец и мать, насупившись, молчали; было и грустно и тягостно.

После этого отец с матерью принялись усердно ухищать нам на зиму избу. Они замазали углы ее глиной и обгородили завалинкой. На потолок натаскали костры, дыры в повети затыкали пуками соломы, навозили нам дров и лучины и пошли просить у старосты паспорта.

Они пошли оба, так как ни отец, ни матушка отдельно не хотели идти: боялись ли? стыдились ли? Оба они очень робели. Матушка говорила: "А ну-ка он не даст паспорта", -- и сейчас же изменялась в лице. Они пошли; и много времени прошло, пока они не воротились. Воротились они с теми же тревожными лицами, как и пошли, но с ними пришел и староста. Он вошел в избу суровый, медленно перекрестился, поклонился бабушке и проговорил:

– - Вот, тетка Прасковья, мы к тебе на рассудок пришли. Они вот в Москву хотят, а кто же подати, ты, стало быть, будешь платить?

– - Коли пришлют денег, и я заплачу, -- молвила бабушка.

– - Вот то-то и оно-то, если пришлют! А если не пришлют, тогда с кого требовать? Я тебя в контору не могу весть, что ж мне тогда, яловому телиться?

– - Да ведь и дома они ничего не высидят -- все равно ведь… проживут зиму, все подъедят, подобьют, а ничего из этого не прибудет. Ну, что у нас из дому взять?

– - Что верно, то верно!.. Только то, по крайность, будет кого в волость стащить, а то и того не будет, ты это рассуди!

Староста долго думал и, вздохнув, сказал:

– - Я отпущу, мне что ж, только вот что: десяточку вы мне уплатите.

Матушка всплеснула руками.

– - Да где же нам взять-то, батюшки вы мои? десяточку! Да что ты, дядя Тимофей, сказал-то?

– - Это десятку тебе, да на пачпорта, да на дорогу, много денег нужно, -- угрюмо проговорил отец.

– - Это ваше дело, ваша и забота, а без того я отпустить не могу. Сами посудите, вы хорошо знаете, сколько за вами? да вот к новому году еще прибавится. Когда мне их с вас выручать-то?

Староста встал с места и стал надевать шапку.

– - Нам десятки негде взять, -- проговорила мать, -- хоть живых в землю закопай.

– - Поищите,

може, найдете, -- вымолвил староста и вышел из избы.

Дело нужно было решать, и этому помогла бабушка. У нас было две овцы и четыре ягненка. Мать лелеяла думку -- зарезать ягнят и из овчин сшить мне шубу. У меня еще до сих пор не было теплой одежонки. Когда же решили отцу с матерью ехать в Москву, тогда надумали продать и больших овец, а вырученные деньги употребить отцу с матерью на паспорта да на дорогу. Бабушка сказала, коли продавать, так всех овец продавать, старых и молодых, а чтобы не обидеть меня, то мне на шубу уступила свою старую шубенку.

– - Ну, а как же ты-то?
– - сказала матушка.

– - Ну, а я кое в чем пробьюсь.

Отец с матерью не сразу согласились на это, но бабушка настойчиво разъяснила им, что это самое хорошее дело, и убедила их. И как только в деревне появился мясник, так наши показали ему овец и продали их; продали также и бывшего у нас теленка.

– - Ну, вот, так-то лучше, -- сказала бабушка, поглядывая на оставшихся у нас всего-навсего двух животов и криво усмехаясь, -- и забот меньше: ходи тут за ними, зиму-зимскую-то, а то со двора долой и из сердца вон!

Из вырученных денег снесли пять рублей старосте; староста хотя и поломался, но и за пятерку дал отпуск. Тогда наши стали справляться в Москву,

Было осеннее утро. Я крепко спал и не думал еще подыматься. Вдруг слышу, как меня кто-то дергает; я открыл глаза, вскочил на месте и стал протирать глаза. Передо мной стояла мать. Она была обувшись, одевшись, голова была повязана теплым платком. Голосом, и нежным и грустным, она говорила:

– - Степа! а, Степа! Вставай прощаться, мы сейчас уйдем.

Мне стало и грустно и жалко расставаться с матерью. Я взглянул на отца, тот подтягивал кушаком недавно выкупленную поддевку. На приступке лежала котомка. Бабушка стояла у простенка и глядела печальными глазами, как наши собирались в путь.

– - Смотри, Степочка, -- сказала мать, -- не балуйся тут, пособляй бабушке в сарай ездить, за водой; береги тут ее, слушайся, на улице не озорничай; приведет бог устроиться нам, гостинца тебе будем присылать.

Я ничего не сказал. Матушка обернулась к отцу и проговорила:

– - Ну, совсем ты?

– - Совсем.

– - Ну, давай богу молиться. Господи благослови!

Все стали перед иконами и начали молиться. Затем отец поклонился бабушке и проговорил:

– - Ну, матушка, прости, Христа ради.

– - Бог простит, бог благословит, дай бог час!

И бабушка поцеловалась с отцом, потом она попрощалась с матерью. Отец подошел ко мне и тоже поцеловался. Матушка обняла меня и прослезилась.

– - Ну, сынок, помни, что я тебе наказывала.

Я заревел. Наши вышли из избы, бабушка пошла провожать их; когда она вернулась, я не помню, так как опять уснул.