Дедушка русской авиации

Волчек Григорий Федорович

Полторацкий дал команду своим ребятам обшарить койки и тумбочки кавказцев. Через пару минут Полторацкому принесли изъятые ножи.

— Ножи иметь запрещаю! Если узнаю, что вы снова светите ваши хлеборезами — кончу без всяких разговоров! Просто приду ночью в казарму и пришью вас спящими! Далее — Лешу слушаться, как меня! Услышу жалобы — конец вам, сукам!

Полторацкий выпустил в потолок еще одну короткую очередь. Вновь посыпалась штукатурка. Прихлебатели Татарчукова развязали кавказцам руки и вытащил из их ртов кляпы.

— Потолок заделать, в казарме навести порядок, потом всем спать!

Полторацкий увел команду. В родную казарму зашли через запасной

выход, сложили автоматы у оружейки.

— Ну что, чуваки, отработали нормально. Молодцы! Герои, скитальцы, морей альбатросы! Короче, всем спасибо! Вы знаете — Полторацкий добро не забывает. И еще, прошу вас, хлопцы — смирите гордыню, не пи…ите об этом, ибо крайне чревато! А теперь тихо отбиваемся.

Дежурный по роте вновь позвонил дежурному по полку. Тот не сразу взял трубку — спал в своей кондейке.

— Товарищ капитан, разрешите вскрыть ружпарк! У дневального ремешок на штык-ноже порвался, заменить надо!

Дежурный открыл оружейную комнату, протер автоматы ветошью, прочистил стреляные стволы и поставил оружие на место.

Руденко и Кшися

Дембеля уезжали. Уехал «тайный агент» Лада, уехал «вечный карась» Черемисов — спокойно и достойно (Игорь сдержал свое обещание). Гиддигову нацепили сержантские лычки, за что Гоша время от времени его подкалывал. К середине декабря никого из дембелей в казарме не осталось. Призыв Полторацкого стал самым старшим. Все чаще в адрес Игоря, Володи, или, скажем, Бегичева, звучала старая как мир дембельская песенка:

Масло съели — день прошел. Старшина домой ушел. Спи глазок, спи, другой! Пусть приснится дом родной, Баба с пышною пи…ой, Море водки, пива таз, И Соколика приказ. Ты, Соколик, не робей — Присылай приказ скорей! Вам осталось… (проставляется цифра) дней, И ровно столько же ночей!

Уже вплотную приблизилась стодневка, но как ни странно, чем ближе к дембелю, тем чаще на Полторацкого стали накатывать приступы хандры. Игорь стал более раздражительным и менее разговорчивым, куда-то исчезло его чувство юмора. Помимо всего прочего, у Полторацкого испортились отношения с Володей. Короче говоря, Полторацкому надоело все, надоело до чертиков! Игорь ненавидел окружающий мир — от сопок, обступивших поселок, до собственных блестящих кирзачей. Однажды, в приступе жестокой тоски, Игорь написал письмо Ирине. Хотел написать и Наташе, но не знал ее нового адреса, а узнавать в санчасти постеснялся.

Письма Игорь писал очень редко (относил их на почту сам), и получал тоже нечасто. Все получаемые письма были без обратного адреса, по прочтении Гоша их незамедлительно сжигал. Вторжений в свою личную жизнь Полторацкий категорически не терпел, и поэтому никто в казарме, включая Володю, ничего не знал о доармейской Гошиной биографии.

Но шила в мешке не утаишь. Однажды Руденко, единственный, кому разрешалось открывать Игорину тумбочку, загружал в нее продукты и нечаянно смахнул на пол лежавшую на стопке книг фотокарточку. Боясь, что Полторацкий заметит, адъютант быстро положил снимок на место, мельком успев зафиксировать, что запечатленная на нем девушка — редкостной красоты. Но Полторацкий все-таки заметил.

— Дай-ка

сюда фотку, друг Руденко! Что, нравится? Да, приличная бабенция, ничего не скажешь! Вот смотришь на нее и реально получаешь эстетическое удовольствие. Ангелочек! Даже и представить трудно, что по жизни она конкретная стервоза. Знаешь, как ее зовут? Стелла! По латыни это значит «звезда». И вот эта самая «звезда» страстно хотела меня на себе женить! Меня, восемнадцатилетнего сопляка, на себе — почти тридцатилетней женщине! Безобразный мезальянс!

Полторацкий задумчиво повертел фото в руке.

— Кстати, могу дать тебе, Руденко, ее адрес и телефон. Если вспомню. Хочешь?

Руденко смутился и покраснел.

— Ну, не хочешь, как хочешь! Вечер воспоминаний объявляю закрытым.

Еще осенью Гоша поймал на улице беспризорную молодую кошку и оставил ее жить в пекарне, где шустрая охотница исправно ловила мышей. Затем киса вместе с Полторацким перекочевала в казарму ТЭЧ. Жила Кшися (польское сокращение от имени Кристина) под койкой Полторацкого на коврике, ночью всегда спала у Игоря в ногах. Питалось животное отменно — Руденко носил ей из столовой сырую рыбу и сгущенку — эти два продукта привередливая Кшися любила больше всего. Чтобы Кшися не скучала, Полторацкий поручил Гедрайтису сшить для кошки несколько тряпичных мышек. А однажды Игорь уличил своего адъютанта в том, что время от времени Руденко вместо того, чтобы скармливать сгущенку Кшисе, съедает ее сам. Гоша беззлобно попенял своему ординарцу и отдал необходимые распоряжения. С тех пор Руденко носил из столовой по две банки сгущенки: одну для себя, другую — для Кшиси.

Фиолетовые яйца

В связи с постоянными приступами хандры у Полторацкого казарма приучилась внимательно наблюдать за пробуждениями Игоря. Если он бодро вскакивал с койки и затягивал песню Beatles или Led Zeppelin — значит, все в порядке. Но если Полторацкий хмуро свешивал с постели свои волосатые ноги и, кривя рот, медленно брел в туалет — значит, дело дрянь. Как правило, плохое настроение Полторацкого в течение дня почти не менялось, а вот хорошее могло быстро улетучиться.

Однажды мрачному с утра Игорю показалось, что в туалете грязно.

— Костаниди!

Прибежал дневальный Костаниди.

— Службу не тащишь, сука? Десять минут — чтоб все блестело как у кота яйца!

— Есть!

Минут через пять Игорь решил проверить выполнение приказа. Увы, в туалете по-прежнему был бардак. Более того, Костаниди, еще не приступавший к уборке, с безмятежным видом курил, опершись о подоконник.

— Ах ты, падла!

Полторацкий, подлетев к Костаниди, вложил весь свой праведный гнев в сильнейший пинок. Гоша целил в толстый живот Костаниди, но дневальный дернулся, и удар пришелся в область паха. Костаниди, застонав, сел на грязный пол. Игорь, матюкнувшись, вызвал второго дневального, который привел Костаниди в чувство и навел порядок в туалете.

В банный день старшина заметил в экстерьере Костаниди нечто необычное.

— Що там у тебя, Костаниди?

— Да ничего, товарищ прапорщик!

— Як ничего? А ну, скидавай кальсоны!

— Да все нормально, товарищ прапорщик!

— Скидавай, говорю! Ну!

Костаниди нехотя расстегнул кальсоны, приспустил их с бедер. Мошонка и пенис Костаниди были фиолетового цвета, при этом каждое яичко было величиной чуть не с кулак. Старшина ахнул и, причитая, направил Костаниди в санчасть, откуда Костаниди немедленно отвезли в госпиталь. Вечером того же дня замполит лично отвел Полторацкого на губу.